Венчание со страхом

Однако что-то еще довлело над ней – Катя, окончив очерк, отложила ручку. Смотрела в окно. День гаснул, и сумерки опускались в Никитский переулок. Перламутровые сумерки огромного города – душный коктейль из багряной зари, сизого смога, человеческих испарений и пузырьков кока-колы. Катя слушала себя. Что с тобой? Все же закончилось. Прошло. И ты снова свободна. Но…

Зазвонил телефон. Это была Кораблина. Из больницы. Жукова перевели из реанимации в общую палату.

– На той неделе врач разрешит ему вставать с постели, – сообщила она. – Ромка тебе привет передает. И знаешь еще что? К нему этот их главный приезжал. И ребята тоже. В реанимацию их, конечно, не пустили, тогда они круг почета под окнами сделали. Главврач ругался! А Ромке Акела записку передал: они его мотоцикл в гараж поставили и обещали отремонтировать уже на этой неделе. Не поймешь их, Кать, то дерутся в кровь, а то…

А то… Катя все смотрела в окно. Действительно, не поймешь. Только вот кого? Их? Нас? Но что все-таки ее так угнетает? Она медленно сняла трубку. Набрала номер. Гудки прошли не сразу, она ждала.

Колосов оказался на месте. Вот странное дело!

– Никита, это я.

– Здравствуй, Катерина Сергеевна.

– Надо поговорить. Теперь вот мне надо.

Он помолчал, потом сказал:

– Давай собирайся. Я тебя сейчас домой отвезу.

Но до Фрунзенской набережной они так и не доехали. Завернули в парк Горького. Там в летнем кафе над зеленым прудом за столиком, покрытым клетчатой скатертью, Катя и поведала ему все, все, все. Правда, многое он и так уже знал, но слушал не перебивая. Когда она закончила, встал, взял в баре еще мороженого и бутылку шампанского.

– За то, что все позади, Катя, – наполнил бокалы. – Мало радости, конечно, но все же. Ладно. Твое здоровье.

– Сашке Сергееву теперь хреново придется, – молвил он чуть погодя. – Там служебное расследование намечается: дескать, как допустили – внештатник, помощник правоохранительных органов и вдруг оборотень, маньяк. Объясняй теперь всем этим… А ты, Кать, с этим Раковым, Крюгером, не беседовала после всего, нет?

– Нет. Я на него и смотреть не могу. А потом, он так изуродован.

– Да уж, крепко этот афганец его отделал. А он, выходит, знакомый твой?

– Знакомый моих знакомых. Сокурсник их бывший.

– Понятно. То, что ты мне про него сказала, вернее то, что тебе передать поручили, – Никита улыбнулся, – я запомнил, не волнуйся. А по Крюгеру… Тут я сам виноват больше всех. Я ведь этим делом, считай, совсем не занимался. Так меня вся эта ископаемая карусель завертела. И сейчас вот тоже – ни о чем кроме думать не могу. А Раков, он ведь в принципе никакой не серийник. Это все домыслы наши были. А он так – неврастеник, растленный тип. Наркоторговлю его мы пока в стороне оставим. А остальное… За ним вряд ли что-то есть подобное – мокрое.

– Сергеев уверен, что есть.

– А я думаю, нет. В принципе, то, что он убил, Кать, это ведь для него вышло совершенно случайно. Аномально, – Колосов вдруг нахмурился, закусил губу. – Патология это его поведения. Ведь Кораблин ему полезнее живым был. Он из мальчишки удовольствие свое извлекал, блуд тешил и жил этим. Все ведь у них с июня тянулось. Убил же он в припадке ярости за то, что отказывает, не подчиняется, выходит из повиновения. Так иногда супруги друг друга убивают. Это его чистосердечное – оно вполне искреннее. Я даже допускаю, что ему в тот момент действительно противно стало.

– И он от этого нанес мальчику двадцать девять ран.

– Да, много. Очень много.

– Он, Никита, нож с собой носил все это время. Это не аномалия, а норма у него была.

– Да, и нож тоже… Но о том, что он нетипичный серийник, свидетельствует то, что он, убив Стасика, как-то вдруг сразу позабыл о двух реальных и весьма грозных свидетелях – Жуковых. Странно, правда? Такой осторожный и вдруг так неосмотрительно дал маху с ними. Ведь он не трогал их до тех пор, пока они фактически сами его не вынудили к активным действиям.

– Кешка странно эту смерть воспринял. – Катя подперлась кулачком. – Словно какую-то игру. Ведь он нам с Ирой сразу тогда все выложил. Хвастался осведомленностью. А мы, считай, что отмахнулись от него, подумали – видика насмотрелся. И все же, Никита, ты Ракова считай кем хочешь, а я вот как скажу: он уже превращался в того, кого мы искали. Превращался именно тогда, когда волок Кешку в кусты и связывал его брючным ремнем. Пусть ты прав, и Стасик был для него только импульсивным, чувственным началом. Но Кешка – нет. Это уже было осознанным продолжением выбранного им вполне добровольного пути в…

– Куда?

– Во тьму. Или… ну, не знаю, как сказать. Тьма – по-моему, самое точное слово в этом случае. Это место, где ему надлежит теперь обитать.

Когда Колосов вез ее через Крымский мост, Катя спросила:

– Ну а у тебя как обстоят дела? Что с этим, с другим?

– Пока ничего.

– Ты же говоришь – их всего семеро. Я и Павлова считаю, – она вдруг покраснела.