Венчание со страхом

в половине первого.

– Так, – Никита хмуро кивнул, отметив про себя: «И у тебя никакого временного алиби нет. Эксперт утверждает, что Балашову убили между половиной двенадцатого и половиной первого. И ты был в это время здесь. И вахтерша подтверждает, что ты прошел мимо нее где-то в первом часу дня. Они все были в это время в здании института. Все семеро. Или шестеро. У них нет твердого алиби. Ни у одного. По тем случаям его тоже не было, учитывая место, где они работают. Это ведь сразу было ясно. Но сегодня ни на одном, кроме Юзбашева, нет следов крови, значит…

– Виктор, вы вспомнили, как я вас настоятельно просил вспомнить, где вы были и что делали четвертого июля и двадцать девятого мая? – спросил он с затаенной угрозой, намеренно «позабыв», что они перешли с Павловым на «ты» в их первую встречу.

– Нет. Еженедельник смотрел – вроде никаких встреч, ну, чтобы мыслью зацепиться. Да у нас вообще сейчас в фирме – того, трудности с делами, так что клиентов мало. Не помню я, – Павлов отвечал тихо. – Был на работе, это наверняка. Где ж еще? Вечером – дома. Больше-то я никуда не хожу.

– Если вам надо отлучиться, ну скажем, рано утром, очень рано, на заре, – Никита сделал паузу. – На кого вы оставляете ребенка?

– На соседку. Только в такое время я отлучался всего раз или два, когда туроператора нашей фирмы из Таиланда встречал, там рейс в Шереметьево ранний. Но это давно, еще где-то в середине марта происходило. Еще было раз, когда мы с друзьями маленько погуляли – недели две, что ли, назад. Но я к пяти утра уже домой вернулся.

– Фамилия и адрес соседки, пожалуйста.

Павлов назвал. Никита записал – проверим.

Афганец смотрел на него не отрываясь. Лицо его застыло.

– Ее убили рубилом, да? – спросил он вдруг. – Мне Борис Ильич сказал, об этом весь институт шепчется. Взяли его с витрины?

– Да.

– Такое же, что я… мы перевозили на базу?

– Нет, другое. Потяжелее.

– За что он ее убил?

Никита оторвался от блокнота. Павлов подался вперед – и словно молил, требовал ответа.

– За что?! Ты знаешь, майор? Ведь должна быть какая-то причина! Она же… старуха… слабая старуха. Она никому не сделала зла. Ну, были у нее, конечно, заскоки – но это возраст. Ну, пусть ее тут не шибко любили некоторые. Но за старческие причуды ведь не казнят! За что ее убили?! Ответь мне, я должен понять.

– Тот, кто это сделал, – сумасшедший. – Никита отложил ручку. – У него маниакальная тяга к старикам. Психоз.

– Значит, и Калязину… Калязину тоже так, да? Это не было ограбление?

– Не было. Ей размозжили голову. И ничего не взяли. Ни малой вещицы.

Павлов стиснул кулаки.

– Ты мне ответь только одно. Слышь, майор. Ты его возьмешь? – сказал он с силой. – Да или нет? Ну?!

– ДА. И твоей помощи на этот раз не потребуется.

– Почему?

– А это ты сам догадайся.

Павлов опустил голову.

– А-а, ясно… Не веришь, значит. Думаешь, что я вот так смогу с людьми обходиться, с родными мне людьми… Зря ты так про меня думаешь, майор. А тетка Нина, она… она для меня единственный близкий человек была. А теперь мы совсем одни остались: я и сын.

– Я это учту, – пообещал Никита. И, помолчав, спросил: – По тому каменскому делу тебя когда в прокуратуру вызывают?

– Послезавтра в десять.

– Там необходимая оборона. Чистая. Ты действовал в рамках статьи. Запомни это.

Павлов кивнул, тяжело поднялся.

– Я могу идти?

– Иди. И слушай, вот что… мне действительно очень жаль, что так вышло. Соболезнования, в общем, прими… мои…

Павлов снова кивнул.

Когда за ним захлопнулась дверь, Коваленко, досель молчавший, кашлянул:

– На кого, на кого, а на геронтофила этот афганец не похож, – произнес он задумчиво. – Он настоящий мужик, это ясно как день. А что ты так с ним?

– Как?

– Ну, он же все-таки потерпевший, у него горе. На нем вон лица нет. А ты как ястреб на него: все когтишь, когтишь. В самом конце только по-людски разговаривать стал.