в Москву. С начальником отдела убийств связались по рации.
Был тот час, когда сумерки сменяются ночью, когда затихают все дневные шумы, когда после всей этой беготни, суеты и нервотрепки смертельно хочется спать.
– Зевоту и прочие непотребства отставить. Рабочий день еще не кончен, – огорошил коллег Никита. – Кажется, хлопцы, едем в цирк.
Через несколько минут на связь неожиданно вышел Славянкин, «ответственный» за Юзбашева. Вместе с подключившимся от местного управления к операции Свидерко он осуществлял наблюдение за этологом. Славянкин докладывал, что в ночном шапито наблюдается какая-то возня. Спустя часа два после окончания вечернего представления в задние ворота цирка въехал фургон «Тойота». Из него вышли двое. Тут же появились Юзбашев и еще какой-то мужчина – Свидерко опознал в нем заведующего хозяйственной частью цирка.
Компания подогнала фургон к вагонам, где располагались склады циркового имущества, и начала быстро грузить какие-то коробки и тюки.
Переговорив со Славянкиным и приказав ему продолжать наблюдение, Колосов попросил, чтобы с ним связался и Свидерко. Тот не заставил себя ждать. Судя по голосу, московский опер кипел жаждой подвига.
– Что ж ты, друг мой ситный, «обул» меня с этим своим?.. – Брань его так и зажурчала в ушах Никиты. – Я, к едреной фене, к тебе, как к родному, а ты… меня…
– Слушай, проехали. Так надо было, – виновато шепнул Колосов. – Я его ну не мог сразу взять, пойми. Не на чем цеплять было. Зато сегодня… Будь человеком, выручи еще раз. Мои орлы – сам видишь – салаги еще. Так все молодцом у них, но – горячие, зеленые. На тебя, Коль, вся надежда, на твой опыт. А я минут через тридцать-сорок сам у вас буду. Мы на Киевском уже.
– Да через сорок минут тут весь цирк вывезут, – хмыкнул Свидерко. – Ладно, губерния. Когда Москва вам не помогала? Не дрейфь. Свидерко, когда он в спарринге, зла не помнит. Срисуем твоего… комар носа не подточит.
– Только без… – напутствовал Никита, – у нас с этим строго.
– У нас тоже. Но хочешь жить-служить – умей следов не оставлять.
Ах, какой русский не любит быстрой езды! Но такую езду, как в эту душную июльскую ночь, даже такой ездок, как начальник отдела убийств, не одобрил. Натруженный мотор дежурной «Волги» утробно ревел, и сама она тряслась, как эпилептик в припадке.
Никите и его товарищам казалось: еще секунда, и развалится она в пух и прах, а они дружненько влипнут в асфальт. Невозмутимым оставался только водитель. Стиснув зубами сигарету, кидая на спидометр соколиные взоры, он будто забыл про тормоза, лихо закладывал виражи на поворотах, ослепляя редкий встречный транспорт фарами и оглушая его включенной на полную мощность сиреной.
«Волга» превзошла себя: не лопнула с натуги и доставила опергруппу к воротам шапито не через сорок, а через тридцать две минуты!
Выскочив из машины, Никита сразу понял: они прибыли в самый разгар каких-то событий. Даже вой их голубого маяка не мог перекрыть адского шума, доносившегося с циркового двора. Там кричали люди, бесновались и трубили животные, грохотало какое-то железо и в довершение всего в ночном воздухе вдруг один за другим гулко хлопнули два выстрела. А затем… затем грозно и яростно заревел тигр! Никиту от неожиданности прошиб холодный пот. Снова прогремел выстрел. Пересилив себя, Колосов ринулся вперед, и вот что предстало его изумленному взору.
Возле нагруженного фургона «Тойоты», пугливо прижимаясь к ее металлическим дверям, застыли Славянкин и трое не знакомых Колосову мужчин. За вагонами-складами толпились работники цирка: выглядывали и тут же прятались, как мыши в нору. Все они были полуодетые, видно, только что поднятые шумом с постели.
Некоторые бурно жестикулировали, подавая новоприбывшим какие-то знаки. Никита ничего не мог разобрать: прямо в глаза ему бил свет прожектора, укрепленного на крыше вагона с огромной надписью сбоку: «Осторожно! Посторонним вход запрещен!»
Привыкнув к свету, он наконец разглядел, что двери вагона распахнуты настежь.
– Никита Михайлович! – Колосов с трудом узнал голос Славянкина (тот как-то невообразимо сипел). – Он… Юзбашев там! Он клетки открыл с хищниками!
И тут Колосов увидел Свидерко. Московский опер стоял, широко расставив ноги, в классической стойке для стрельбы. Он стоял один посреди пустого двора. В руках его был пистолет, и он целился в раскрытые двери вагона.
Колосов достал оружие. Сзади уже подбегали его сыщики. Он приблизился к Свидерко.
– Твой в фургоне, – прошептал тот, не спуская глаз с дверного провала. – Они шмонали тут что-то. Вон те – «бичи» из местных, я их знаю. Нас увидели, и все пучком врассыпную. Их-то мы взяли, а твой вывернулся и туда. Я не понял сразу, что он затеял. Сунулись за ним, а к нам оттуда тигр – шасть. Здоровенный, падла! Юзбашев клетку открыл. Ну, я зверюгу выстрелами загнал назад в фургон.
– А эти где, где укротители?! Где Полевые эти? – прошипел Никита.
– Они в городе по девкам хороводят, к утру их ждут.
– Черт! Юзбашев! – крикнул Колосов. – Сию минуту выходите оттуда!
Крик его эхом пролетел над полотняным шатром шапито и растаял в темноте.
– Юзбашев, у нас оружие, предупреждаю!
Ответом – молчание.
Никита вопросительно взглянул на Свидерко. Тот помедлил, потом усмехнулся:
– Ну, губерния,
И столько гордости и презрения к опасности было в этих словах, что Никита, хотя все в нем и восставало
