– А про меня она что-нибудь говорит, нет? – тихо спросил Кузнецов и вдруг остановил машину. Облокотился на руль.
– Иногда говорит.
– Плохо или хорошо?
– Хорошо, Шура. Вы же с самого детства с ней друзья.
– Костька с ней гулял, когда мы пацанами тут, на даче, были. А сейчас… Надо же… Кать, а я ведь жениться на ней хочу. Пойдет она за меня, как думаешь?
Катя через силу улыбнулась. Приехали, называется!
– Странные вы люди, Шура.
– Кто это мы? Чему ты улыбаешься?
– Мужчины, вот кто. – Катя вздохнула и сама ощутила, как от нее разит алкоголем. – Ну, что ты меня-то допрашиваешь? Откуда я могу знать, пойдет она за тебя или нет?
– И в полночь на край долины увел я жену чужую. Я думал… она невинна. – Кузнецов печально усмехнулся. – Вот жизнь наша какая штука, а? Не знаешь, где найдешь, где потеряешь… Нина на меня в первый-то раз, там, за столом у тетки, и не глянула даже, не узнала. Все на Константина нашего багрянородного пялилась. А я… что-то хреново мне, Кать. А ты – «странные вы люди»! Чего ж тут странного-то? – Он глядел на Катю, словно ждал от нее ответа. Не дождался. – Я вот только, когда на Нинку смотрю, так сразу… увез бы ее куда-нибудь от всех вас, от мужа этого ее, от…
– Шура, она не игрушка на час. И не испанка из стихотворения Лорки.
– Я ж говорю: женился бы на ней хоть завтра. – Он чиркнул спичкой, снова закурил. – Я такую, может, всю жизнь искал, как она. Я ей говорю – а она смеется надо мной.
– А что ей делать прикажешь? Плакать? Она и так плачет, все ночи не спит. – Катя горячилась и говорила весьма непоследовательно. – Нина замужем и ждет ребенка. А ты мужчина или кто? Если любишь ее – решать тебе, – она откинулась на подголовник. – Только вот что я тебе скажу, Шура, а ты запомни это, пожалуйста. Если ее еще и ты обманешь, то это будет для нее… в общем, думай сам.
Кузнецов повернул ключ зажигания, завел мотор. Швырнул недокуренную сигарету в окно. Через пять минут они уже тормозили у калитки дачи Картвели.
Описывать встречу с насмерть встревоженной долгим отсутствием подруги Ниной можно было в самых черных или, наоборот, в самых суматошных, радужных красках. Но Катя слишком была вымотана и пьяна, чтобы это делать. Кузнецов по-мужски лаконично подвел итог всем этим Нининым бесконечным «Что случилось?», «Где они?», «Где ты была?», «Я с ума схожу от беспокойства!».
– Не шуми, Нин, – сказал он веско. – Всех перебудишь. Я ж привез тебе ее, твою подружку ненаглядную. Ну и лады. Завтра утром все тебе расскажет.
А Катя лишь слабо отмахивалась: потом, Ниночка, потом… Ее малость штормило – коленки все еще дрожали, а голова от водки кружилась. Доползти бы только до крылечка родного.
– Оставь ты ее, завтра все узнаешь, – донесся до Кати голос Кузнецова. – Пусть спать идет. А ты… – Он кашлянул, а потом голос его зазвучал по-иному – глуше, мягче: – Нина, подойди ко мне, пожалуйста. Слышишь? Пожалуйста… Иди ко мне. Я прошу.
На крыльце Катя все же оглянулась. Пара у калитки в свете фар. И этот поцелуй под безлунным сумрачным небом. Кузнецов, видимо, что-то там для себя уже решил. Что ж, пусть эта сумасшедшая ночь заканчивается лучше поцелуями, чем…
Кате вспомнился Смирнов, скорчившийся на земле, царапающий траву в припадке удушья, сотрясающего его полное тело, как студень. Нет, пусть лучше все это закончится вот так – Нинкой и влюбленным Кузнецовым, чем этой ведьмой на Май-горе, подумала Катя. Хотя бы для того, чтобы потом это было не так страшно и противно вспоминать.
Глава 25
ИНФОРМАЦИЯ
Колосову тоже смертельно хотелось спать. Глядя на себя в зеркало, он с трудом удерживался от жесточайшей самокритики. Если дела пойдут так и дальше, он все больше и больше начнет смахивать на водевильного сыщика из дешевых детективов, этакого «майора из МУРа» или, на худой конец, «полковника с Житной», который не спит месяцами, не ест, не отгуливает годами отпуска, не целуется с девицами и красивыми вдовами, глаз не кажет в отчий дом, а с маниакальным упорством днями и ночами, в зной, град, снег, лютый мороз все служит и служит святому делу охраны общественного порядка – раскрывает, раскрывает, но, увы, до самой последней книжной страницы так и не раскроет суперкрутое и жуткое «общественно опасное противозаконное деяние».
БОЖЕ МИЛОСТИВЫЙ, КАК ЖЕ ОХОТА СПАТЬ! Колосов созерцал себя в тусклое зеркальце главковского туалета. И на кой черт он только явился сегодня на работу? Все равно ведь в таком позорном сонном виде делать ничего невозможно. Он с горькой нежностью погладил себя по небритой щеке. Двойник в зеркале жалостливо скопировал жест. Эх ты, бедолага, ну спи… Как это там Высоцкий пел про Химки и Медведки?
Но голова была набита как ватой. И немудрено: они с Модиным проговорили всю ночь и выкурили, наверное, целый вагон сигарет. К шести утра малость прибалдевший от обилия информации, сигаретного дыма и пары-тройки пропущенных за беседой рюмок дорогого коньяка (дешевого у Модина, естественно, не водилось), Колосов отвез клевавшего носом конфидента в аэропорт. Самолет Модина вылетал в 7.30.
В главке на оперативке у шефа Колосов уселся так, чтобы с начальственного кресла видно было его как можно меньше: в уютнейший уголок за гигантскими напольными часами, переходившими по наследству с незапамятных, еще довоенных времен к каждому новому владельцу кабинета начальника Управления уголовного розыска. Стыд и позор, конечно, вот так кемарить на совещании, где с коллег щедро снимали стружку и толковали о глобальнейших вопросах стабилизации криминогенной ситуации в регионе, но… Но Колосов был не кремень, а всего лишь человек. И, как всякий человек, слаб.
К тому же глаза его просто сами собой закрывались. И в родном кабинете на первом этаже продолжалась та же мука. Страшно даже было подумать о том, что вот сейчас зазвонит телефон, заглянет сослуживец с каким-нибудь рапортом или справкой и надо будет снова что-то кому-то объяснять, давать ЦУ,
