Гаишник вел их через заросли, однако они по-прежнему двигались параллельно дороге.
– Здесь. – Он указал на крошечную поляну, отгороженную от дороги кустами, заросшую буйной болотной осокой. В центре поляны высилась старая ель, точнее, даже ее обломок: высокий, корявый, лишенный коры пень. За ним снова начинались кусты, и вот на их листве-то и…
Труп лежал возле самых корней ели. В предутренних сумерках это было странное, жуткое зрелище – мертвенно-бледное голое мертвое человеческое тело – на темной траве. Однако, чтобы рассмотреть детали, необходим был фонарь. Кто-то из милиционеров побежал к машине. И вот желтый электрический круг заплясал по траве и кустам. Света, однако, не прибавилось. Наоборот, лесные тени стали гуще, темнее. Сумерки клубились в тесной болотистой низине. В горле першило от сырости, запаха болотной тины и гниющей листвы. Катя почувствовала озноб.
Это не был ее обычный мандраж на месте происшествия, когда она одновременно и страшилась увидеть очередного жмурика, и сгорала от любопытства немедленно узнать все обстоятельства происшедшего и записать их в свой репортерский блокнот. Нет, здесь, у Май-горы, она испытала совершенно иные чувства. Незнакомые, странные, они, казалось, поднимались из самых глубин ее сердца и пугали. Откуда-то – возможно, из этой вот сумрачной чащи, из болота, – надвигалось нечто невидимое, необъяснимое, жуткое, оно уже было близко, совсем близко – чье-то дыхание чудилось за спиной, чья-то тень, чье-то присутствие и угроза…
Это был инстинктивный, древний, первобытный страх человека перед… Катя тревожно оглянулась по сторонам – перед чем, господи? Это же самое сильное, необъяснимое и странное чувство она испытала и… Да, перед тем, как они впервые отправились в тот дом, спрятавшийся за зеленой стеной кустов. Она попыталась успокоить себя: «Да что ты, черт возьми, так распускаешься! Ты же на работе, произошло убийство. Тебя взяли на место происшествия (вспомни, вспомни же, сколько раз ты сама так настойчиво этого добивалась!). А ты только и делаешь, что трясешься, как овца, от страха и…»
Но овладевшие ею чувства были сильнее всех доводов разума. Здесь, у подножия Май-горы, каждой клеткой своей, каждым нервом впитывая и эту промозглую сырость, и эти ядовитые призрачные сумерки, и свет умирающей на бледно-зеленом утреннем небе луны, Катя чувствовала себя песчинкой, маленьким, беспомощным, глупым и плаксивым созданием, которому суждено… ГОСПОДИ, НУ ЗАЧЕМ МЫ ТОЛЬКО СЮДА ПРИЕХАЛИ? ЧТО МЫ МОЖЕМ ИЗМЕНИТЬ, РАЗ ЭТО УЖЕ ПРОИСХОДИТ? КТО ВООБЩЕ МОЖЕТ ПРОТИВОСТОЯТЬ ЭТОМУ? ЭТОМУ ВОТ…
Катя с ужасом смотрела на куст, возле которого стояла. Не труп первым привлек ее внимание, нет. А это вот сплетение ветвей и листьев – кажется, это была бузина.
– Осторожнее, измажетесь. Кровищи-то… – Гаишник тоже смотрел на куст. Лицо его, бледное и напряженное, кривилось от отвращения.
ЛИСТЬЯ И ВЕТКИ БЫЛИ В КРОВИ. Катя дотронулась до них и действительно «измазалась».
– Смотри внимательно! Узнаешь его? Кто-то? Кто-то из них, да? – Колосов приподнял мертвеца за плечи, словно куклу, демонстрируя его потрясенной Кате.
«Кто-то из них… Никита уверен, что убитый – кто-то из тех, кто сидел с нами и Сорокиной за одним столом в тот вечер, кто-то, кого он еще не видел, с кем не беседовал… Кто же это… Боже мой…»
Мертвец, оскалившийся в дикой гримасе ужаса и боли, исказившей его черты, был незнаком ей, совершенно вроде бы неузнаваем. Тощее, хрупкое, голое тело, тщедушное, жалкое. С него содрали всю одежду, и сейчас один из гаишников вытащил испачканный глиной ком ее из кустов. Ветхая клетчатая рубаха, лихие спортивные брюки с лампасами, застиранные семейные трусы.
– Никита, да это же… – Катя смотрела на одежду.
«Хозяева, што ль, нужны? Так стучите громче… – пронеслось в ее голове молнией – хриплый такой, пьяненький, добродушный голос. – Батя, как с войны вернулся, настрогал нас пять штук… Ведьма, ведьма она была, понял меня – нет?»
ОНА ОПОЗНАЛА Колоброда сначала только по одежде. Потом уже, через силу приглядываясь к тому, что валялось в траве у ели и некогда именовалось «человеком разумным», уверилась, что мертвец – тот самый косильщик лужаек. Залитое же кровью, искаженное дикой гримасой лицо мертвеца было по-прежнему неузнаваемо.
Колосов осматривал труп. Кате показалось, что с некоторых пор делает он это чисто машинально. Это словно уже вошло в непреложную обязанность, превратилось в некий ритуал, бесконечный, отработанный до мелочей, до автоматической точности движений, жестов, – калейдоскоп мертвецов – удавленник- самоубийца, отравленная женщина и этот вот, окровавленный, жуткий…
Катя не в силах была глаз отвести от огромной багровой раны на горле Колоброда.
– Резаная. – Колосов как раз и сам ее осматривал. – О таких обычно говорят: от уха до уха полоснули. Сонная артерия, гортань, трахея рассечены. Глубина раневого канала почти до позвоночного столба – ему почти голову отделили. Только вот где кровь? Тут целая лужа должна быть.
– Там кровь, на кустах, и дальше на протяжении почти сорока метров к тропе, что наверх ведет в гору, – доложил старлей, который явно не знал, что теперь ему делать, и ждал распоряжений. – Дальше по следу мы пока не поднимались. Пройти?
– Подождите пока. На щиколотках у него следы от веревок. – Колосов осматривал ноги убитого, живот, бедра, половые органы. Затем поднялся, обошел кругом еловую корягу, осмотрел, приподнимаясь на носки, каждую развилку сухих узловатых сучьев. – А вот тут что-то вроде к смоле прилипло. Лейтенант, обратите внимание, когда следователь и эксперт подъедут, проследите, чтобы они осмотрели и дерево. У погибшего след от веревки на щиколотках, возможно, его пытались подвесить, перед тем как… Что-то новенькое в этих богоспасаемых местах – вешать людей вниз головой, как баранов, кровь им пускать. – Лицо Колосова, когда он говорил это, было почти жестоким, циничным. – Пускали, надо же… А куда же дели? Таз, что ли, аккуратненько подставили… Тут же лужа должна быть, море… Кроме раны на горле, иных повреждений вроде нет, или все-таки… – Он снова опустился на колени перед трупом, начал осматривать спину, плечи Колоброда, кисти рук. Повернул кисти ладонями вверх, чтобы осмотреть подушечки пальцев, и вот тут-то…
Стоп. Катя напрягла зрение. ТАКОЕ ОНА УЖЕ ВИДЕЛА. И совсем недавно. Это привлекло ее внимание там, у соседей за столом, а потом после припадка Сорокиной напрочь вылетело из памяти. Косой шрам, изувечивший левую руку Олега Смирнова, – розовая ровная линия, перечеркнувшая ладонь.
Точно такая же линия, только свежая, кровавая, перечеркивала теперь и левую ладонь Колоброда.
