– Со второго класса у нас был. Училка в Париже жила, когда студенткой была. Слайды нам показывала про Париж. Красиво там очень.
Катя с удивлением разглядывала мальчишку: ну и ну! Кто бы мог подумать?
– И что, хорошо ты говоришь по-французски?
– Всегда в четверти «пять» было. Я гуманитарные вообще хорошо секу, классная говорила.
– В интернате школа хуже была?
Он нахмурился, не отвечал.
– А будешь у Юлии Павловны жить, дальше-то учится думаешь? Язык не стоит бросать, раз у тебя так с ним хорошо, – сказала Катя.
– Она мне обещала, что не брошу. А дядя Олег сказал: вырастешь, выучишься, большим человеком станешь.
– Смирнов знает, что говорит, он сам знаменитый на всю Москву. Ты в театр любишь ходить? – Катя поздно спохватилась: нет, спектакли «Табакерки грез», вроде «Жюстины», не для подростковых глаз.
– Он меня даже хвалил, дядя Олег. – Мальчик, казалось, вспомнил что-то для себя приятное. – Говорит, у меня талант. На сцене даже могу, как вырасту, выступать.
– А за что он тебя хвалил? Ну-ка, поподробнее расскажи, это интересно. – Катя переставила корзинку с ягодами чуть левее – где куст был просто усыпан смородиной.
– Я стихи читал. Белые называются, ну, без рифмы. Про Бога. Она просила выучить и прочитать ему. Я за день выучил. У меня память хорошая.
– Стихи? Надо же! Слушай, Антон, а мне прочтешь? – Катя была рада, что ей хоть как-то удалось расшевелить этого маленького молчальника.
Он отступил от куста. Его лицо освещало солнце, Катя заметила: какая нежная, еще совсем детская кожа на его щеках. Розовая под жаркими лучами.
– ЧТО ЖЕ ТЫ, ГОСПОДЬ МОЙ? ЧТО ТЫ ДЛЯ МЕНЯ ТАКОЕ? КАК НАЗВАТЬ МНЕ ТЕБЯ И ОТКУДА, ОТКУДА ПРИДЕШЬ ТЫ КО МНЕ?
Катя замерла, не веря ушам своим, глазам своим: детский голос, ломкий, звонкий, прозрачный, как весенний лед. Куст смородины в алых ягодах, как в каплях дождя. Солнце сквозь листву.
– Откуда придешь Ты ко мне и когда? Куда за пределы земли и неба уйти мне, чтобы оттуда пришел Господь, Бог мой? И где есть во мне место, куда придешь Ты? Тесен дом души моей – расширь его. Он обваливается – обнови.
– Антоша, что это… что ты читаешь?
– А может так случиться – ТЫ НЕ ПРИДЕШЬ. Посмеешься надо мной. А потом, обратившись ко мне, пожалеешь меня. И что же я хочу так сказать Тебе, Боже мой, крикнуть Тебе во весь голос, чтобы ты только услышал? Только то, что Я И САМ НЕ ЗНАЮ, ОТКУДА Я ПРИШЕЛ СЮДА, В ЭТУ – СКАЗАТЬ ЛИ ПРАВИЛЬНЕЙ – МЕРТВУЮ ЖИЗНЬ ИЛИ ЖИВУЮ СМЕРТЬ?!
Катя смотрела на мальчика: губы его шевелились, глаза были полузакрыты.
– Это отрывок «Исповеди» Блаженного Августина. Очень сильное место. Не так ли?
Ошеломленная Катя обернулась: у забора в гуще кустов стояла Юлия Павловна. Видимо, она слышала все.
– Поразительное ощущение испытываешь сердцем, когда Блаженного Августина читают нам вот такие безгрешные, чистые детские уста, не правда ли, Катенька? Молитва детская доходчивей – так раньше говорили. Но истина ли это? Ребенок просит, зовет, а ответа нет. – Хованская, склонив голову набок, словно прислушивалась: в саду в полуденную жару стояла мертвая тишина, даже цикады умолкли. – Нет ответа, ну что ты будешь делать… Господь наш молчит. Не отвечает. Не слышит ни нас, ни детей наших.
Катя не знала, что ей и ответить.
– Странные стихи выбрали вы для мальчика, – наконец произнесла она. – Никак не ожидала такое услышать.
– Что же плохого в том, что ребенок так легко, я бы сказала, так гениально усваивает божественный текст?
– Я не говорю, что это плохо. – Катя словно подбирала слова: они рождались в ней как будто сами собой. – Просто неожиданно. Плохо то, если молитва, точнее исповедь, в устах ребенка по чьему-то внушению оборачивается фарсом, пародией.
– Пародия, скажете тоже, милая моя, – Юлия Павловна усмехнулась. – Антоша, золото мое, пойди… А как же ты к соседям-то забрался на участок?
Лицо Антоши, едва лишь он увидел Хованскую, обрело странное двусмысленно-напряженное выражение. Катя поклясться была готова, что он одновременно вроде бы и рад ей, и… не хочет, не желает сейчас ее видеть, стыдится ее.
– Как-как, через калитку, вот как! – буркнул он нарочито грубо и вприпрыжку через участок побежал к дому. Тайной дыры в заборе он с Хованской делиться не собирался, предпочитая сделать солидный крюк через чужой участок и улицу.
– А что, Антоша такой религиозный мальчик? – сухо осведомилась Катя, когда он скрылся за деревьями. – Я помню, он и в прошлый раз что-то странное говорил на эту тему. А что, Смирнову Олегу Игоревичу этот фрагмент «Исповеди» из уст Антоши тоже по сердцу пришелся?
– А как же! До слез растрогался. И на вас это произвело сильное впечатление. – Хованская смотрела на Катю, на губах ее блуждала смутная, почти нежная улыбка. – Я говорила: вы очень, очень впечатлительная натура, Катенька. Таких людей мало. Из нашего же счастливого, мало чем обремененного поколения – вообще единицы. Многие, даже если кричать им в ухо, не услышат такого вот Блаженненького. И какая им
