лежал на туалетном столике перед зеркалом. Складывалось впечатление, что им хотели прикрыть зеркало, как это бывает, когда в доме – покойник.
Эту деталь тогда отнесли на счет Полунина: совершив убийство семьи, он, мол, мог поступить таким образом – завесить зеркало черным, открыть газ на кухне, запереть квартиру и затем уже свести счеты с жизнью.
Колосов тогда держал эту шелковую тряпку в руках. На трех концах платка были завязаны тугие узлы. Четвертый конец был свободный. Но когда-то и там был узел – об этом свидетельствовала мятая ткань.
Колосов вспомнил все это, и внезапно его поразила одна деталь, на которую прежде он не обратил внимания: открытый газ на кухне Полунина. Для чего убийца своей семьи сделал это? Что вообще мог означать этот поступок: всего лишь отчаяние, полубезумие или это было осознанное желание как-то замести следы убийства в квартире? Но к чему их было заметать? Ведь Полунин и не собирался бежать, скрываться. Он повесился спустя четверть часа после убийства – тела его жертв в тот миг еще не успели остыть. Значит, идея устроить в квартире взрыв и пожар имела какую-то иную цель? Какую же? Жертвы были мертвы. Для чего Полунину понадобилось в огне пожара уничтожать тела?
– Никита, ты что там, оглох? – нетерпеливо переспросил Караулов. – Что ты хотел мне сказать?
– Слушай, Юра, слушай… вот о чем я тебя сейчас попрошу… Материалы по Полунину меня интересуют. Ты не мог бы кое-что уточнить для меня в протоколе осмотра места?
– Материалы у шефа в сейфе. Я сейчас с бумагами к нему иду. А при чем тут материалы по Полунину? Мы про Ищенкова с тобой говорили и…
– Подожди, не тарахти! Я еще и сам нетверд в мыслях. Пожалуйста, внимательно просмотри протокол осмотра квартиры Полунина, спальни. Там на месте, на туалетном столике у зеркала, был платок: черный, шелковый, с тремя узлами, я помню его. Но уточни: значится ли он в протоколе?
Пауза. Удивленный следователь прокуратуры ждал.
– Потом, меня интересует осмотр трупов жены и ребенка Полунина. Все внимание мы направили тогда на огнестрельные ранения, но… Юра, прошу тебя как о личной услуге – уточни еще раз все детали осмотра, данные экспертизы. Меня интересуют руки женщины и мальчика.
– Никита, я не понимаю…
– Пожалуйста, сделай, что я прошу. Без вопросов пока. Я буду ждать твоего звонка.
Колосов повесил трубку. Смотрел на глухую стену, выкрашенную облупившейся масляной краской. Перед ним и была – глухая стена.
В дежурную заглянул конвойный.
– Ищенкова из пятой заводить в следственный? – осведомился он деловито. – Вы говорили – допрашивать будете.
Спустя пять минут Ищенкова ввели в следственный кабинет. Колосов сразу отметил, что Ящер приоделся и прибарахлился. Вместо изъятой у него одежды после обыска на даче (его проводили со всеми возможными предосторожностями во избежание ненужной огласки местные сыщики и, к своему великому разочарованию, ни в доме, ни в саду не обнаружили ничего подозрительного) Караулов лично привез задержанному в изолятор сменные вещи – джинсы, толстовку и куртку.
Одежда была спортивная, дорогая, фирменная, как раз под стать хорошо оплачиваемому тренеру престижного оздоровительного центра. Однако в стенах обшарпанного провинциального изолятора весь этот фирменный спортприкид смотрелся крайне нелепо. В ИВС гораздо более к месту сгодился бы Ящеру стройбатовский бушлат и рваная тельняшка.
– Я хочу сделать официальное заявление. – Ищенков, узрев начальника отдела убийств, резко повернулся к сержанту-конвоиру: – Я буду разговаривать только с представителем прокуратуры. С этим, – он кивнул на Колосова, – я говорить категорически отказываюсь. Он сводит со мной личные счеты.
Но конвоир был глух и нем. С таким же успехом можно было обращаться к статуе. Дверь кабинета, тяжелая, массивная, «камерная», потому что и помещение было не чем иным, как переоборудованной камерой с подслеповатым зарешеченным оконцем под самым потолком, с лязгом захлопнулась. Они остались вдвоем.
– Слушай меня теперь. – Колосов на этот раз внешне был спокоен и холоден как лед, хотя сердце в груди его бешено колотилось. – Слушай меня очень внимательно. Готовься к тому, что ты отсюда не выйдешь ни сегодня, ни завтра, ни через месяц, ни даже через год. Два эпизода, по которым мы в прошлом году так детально и подробно с тобой беседовали, лягут в основу твоего обвинения. Мы сразу же сообщим в прессу, на радио, на телевидение, что нами задержан подозреваемый в детоубийствах фигурант. Нынешний май-горский эпизод пойдет довеском по совокупности преступлений. Мы начнем допрашивать по этому делу о трех убийствах всех, кто когда-либо… слушай меня, я сказал! Кто обмолвился с тобой хоть словом. Всех преподавателей «Олимпионика», всех учеников, их родителей, обслуживающий спортшколу персонал от сантехника до вахтера, твоих однокашников по институту физкультуры, твою личную клиентуру, с которой ты занимался в частном порядке. Мы будем допрашивать твоих знакомых по Жуковскому – всех до единого человека, начиная со школы, в которой ты учился давным-давно. Вызовем повесткой в прокуратуру всех соседей по дому, в котором живет твоя мать, вызовем гражданок Свиридову, Павлову, Яковинскую. Видишь, я еще не позабыл фамилии твоих подружек. А также твоих московских зазноб: Львову Викторию – ничего, что проститутка по вызову, они таких клиентов, как ты, с плеткой и ошейником, в особой картотеке держат. А также некую Лилечку-Бутон из массажного кабинета…
Лицо Ищенкова окаменело. Колосов назвал имена еще двух женщин. С каждым новым именем Ящер бледнел от ярости и гнева.
– Каждому из этих свидетелей по делу, каждому, я это особо подчеркиваю, Ящер, мы сообщим, что ты подозреваешься в убийствах двух мальчиков десяти и одиннадцати с половиной лет. Детали убийств просочатся в газеты. Будет организована специальная утечка информации, и тысячи людей прочтут твою фамилию рядом с описанием того, что вытворялось в подвалах с детьми. Уголовное дело после всех экспертиз, в том числе и судебно-психиатрической, а в Сербского очередь полугодовая, этак примерно месяцев через четырнадцать мы направим в областной суд. И там… Я отлично знаю, что ты думаешь на этот счет. Так вот, Ящер, слушай внимательно, что я скажу: даже если в суде тебя оправдают – присяжные там или не присяжные, мне это все равно, – это произойдет после полутора лет сидения в изоляторе, где, заметь, каждый зек до последней приблудной «шестерки» будет знать, по каким статьям ты обвиняешься. Даже если после всего этого тебя оправдают в суде и ты выйдешь из зала без наручников с формулировочкой «оправдан за недостаточностью доказательств вины», ты можешь представить, как дальше сложится твоя жизнь среди людей, которые все будут знать: ты убиваешь их детей. И убиваешь так
