– Нет, – Ищенков через силу усмехнулся. – Он ревнует ее до сумасшествия. Никого даже и близко не подпускает.
– И Смирнов познакомил тебя с Чебукиани и Хованской?
– С Хованской. А уже здесь, в Май-Горе, я познакомился с остальными.
– Как произошло знакомство с Хованской?
– Смирнов сначала просто дал мне ее телефон. Потом я ездил к ней. Она на Преображенской живет. Сталинский дом такой, квартира у нее хорошая двухкомнатная.
– Она что, одна, а муж где?
– Юлия Павловна никогда не была замужем.
– Старая мымра, выходит? А пацан ее?
– Мальчишки тогда, когда мы познакомились прошлой осенью, еще при ней не было. Я его тут впервые на даче увидел.
Колосов наблюдал за Ищенковым. Вроде бы Ящер отвечает на все вопросы покорно и обстоятельно. Однако… ОТЧЕГО МЕНЯ НЕ ПОКИДАЕТ ОЩУЩЕНИЕ, ЧТО МЫ С НИМ ГОВОРИМ СОВСЕМ НЕ О ТОМ, О ЧЕМ ДОЛЖНЫ БЫ…
– Насколько я понял, ты познакомился с Хованской почти сразу после того, как…
– Как имел счастье познакомиться с вами. – Губы Ящера кривились от горчайшего сарказма.
– И что ты хотел от нее? Ведь ты что-то хотел от этого знакомства, так?
– Я думал, она в силах мне помочь.
– Помочь в чем?
Ищенков, до этого упорно смотревший в пол, вдруг резко вскинул голову. Взгляд его мазнул по Никитиному лицу, и снова в нем промелькнуло что-то напряженное, неприятное, неуловимое…
– Как я могу объяснить, когда ты не веришь ни одному моему слову? – сказал он неожиданно страстно. – Когда ты меня ненавидишь, и я сам не пойму, за что!
Можно было, конечно, ответить ему ледяной иронией: «Так-таки и не понимаешь? А ты шевели мозгами шустрей». Но такие подходцы в духе Генки Обухова сейчас Колосова не устраивали. Перед ним сидел человек, которого они подозревали в трех, точнее, даже четырех убийствах, совершенных с особой жестокостью. И этот человек еще смел заикаться о вере и…
– Ладно, Владимир, ненавижу я тебя или люблю, речь сейчас не о том, – Колосов облокотился на стол. – Мои чувства остаются при мне. И самый наилучший выход для тебя, когда и твои при тебе тоже. Я просто хочу услышать максимально правдивый ответ: какой такой помощи ты ждал для себя от этой женщины? В чем?
– У меня проблемы, – Ищенков снова уткнулся взглядом в пол. – Черт, какой прок скрывать, если вы, оказывается, знаете и про Лильку, и про Ирку Свиридову? У меня большие проблемы. Да, да! Что глядишь на меня – губы кривишь? Да, я с бабами предельно строг. И я ничего не могу с собой поделать! Это сильней меня, сильней всех запретов. Я их безумно люблю, сдохнуть готов ради… Но это существует во мне помимо моей воли и желания: чем сильнее мне кто-то нравится, чем больше я думаю об этой женщине, тем сильнее… Нет, да что ты понимаешь в этом? – Ящер вдруг стукнул кулаком по колену. – Ты… жлоб в погонах?! Что ты в этой моей муке понимаешь? Когда в одно и то же время ты служишь ей как раб, хочешь ноги ей мыть и взять ее вот так, как самую грязную шлюху, за волосы, тащить ее за собой по грязи, чтоб она потом в своем собственном дерьме захлебнулась. Что понимаешь в этом кошмаре, что?!
Колосов молчал. Потом произнес:
– Мы в Жуковском беседовали с Ириной Свиридовой. И об этом тоже речь у нас шла. Она сказала: вы ведь пожениться хотели. А потом… А ведь она любила тебя. Крепко. Что ж ты, и невесту свою хотел бы вот так за собой за волосы тащить? Молчишь? Поэтому ты все последние годы с одними только проститутками дело имеешь?
– Пошел ты… Я уже слыхал и твои нравоучения, и мораль, и угрозы. Плевать я хотел на них, только… Ты думаешь, напугал меня тогда, в угол загнал, унизил, уничтожил? – Ящер осклабился в злой улыбке – зубы блеснули как жемчуг. – Нет, ошибаешься, приятель. Напугать сейчас, при таком вот раскладе, только я сам себя могу. И так, что тебе в твоих тупых ментовских снах и не приснится никогда!
Колосов ждал, что же услышит дальше.
– А потом однажды я вдруг понял, что это все у меня уже слишком далеко зашло. – Ищенков снова уставился в пол. – Прозрел, что называется, в одночасье. Ну, да ты и это не поймешь.
– Почему же? Объясни – я попробую.
– Когда я получил повестку в прокуратуру, то никак не мог врубиться сначала, о чем меня спрашивает следователь. А потом ты мне открыл глаза, на все открыл. – Ищенков покачал головой. – Когда ты мне там, в кабинете, без обиняков объявил, в чем именно подозревают меня, я… Ты думаешь, это ты напугал меня? Ты? Это я, я сам себя напугал! Потому что враз понял: тем, что живет во мне помимо моей воли, тем, что разрушает мне жизнь, что мучает меня, уродует мой мозг, отвращает от меня тех, кого я любил… люблю… всем этим я дал повод вам, совершенно чужим людям, идиотам проклятым, подозревать меня в жутких, диких, уму непостижимых вещах, которые я никогда – слышишь ты – никогда не совершал!!
«Тайный садист-мученик, извращенец, но не убийца – ловко», – подумал Колосов. Исповедь (если то действительно была исповедь) Ящера не вызвала в нем ни малейшего сочувствия, только отвращение.
– Я все-таки так и не понял, Владимир, чем же тебе в твоей героической борьбе с самим собой и своими тайными пороками могла помочь милейшая Юлия Павловна?
– Мне сказали верные люди: она может помочь, если захочет. Кое-кому она уже помогла.
– Это Смирнов тебе сказал?
– Да, и он тоже. Она и ему пытается помочь.
