жалел о потерянном.
Я тоже. Но… когда я думаю, что было век назад, о той России, мне не жаль ничего. Все тогда пошло ей впрок. Но когда я смотрю на этих четвероногих… – он кивнул на лимузин у подъезда, – и думаю, что какая-то полуграмотная сермяжная харя с десятью судимостями сидит в музыкальном салоне моей бабки и отслюнивает миллион себе, прошу извинения за грубость, на жратву, мне хочется взять автомат и… и превратиться в этакого разжалованного Долохова. – Он усмехнулся. – Два выстрела в грудь, один контрольный за ухо. Понимаешь?
Катя кивнула.
Мещерский завел мотор.
– Несколько картин из нашей фамильной коллекции сейчас в Пушкинском музее, есть вещицы и в Алмазном фонде. Пусть они там и остаются. Пусть на них любуются все, кто хочет. Это достояние народа. Но когда я слышу, что Рембрандта, принадлежавшего моему прадеду, продают на аукционе Сотби какому-то парагвайскому жулику, мне хочется снова заорать «долой» и затеять революцию.
Они ехали по набережной. Пречистенский бульвар и Спаситель скрылись из виду. Впереди маячила Котельническая высотка.
– А вон и главный ориентир – фабрика с трубой, – объявил Князь, кивая налево. – Сейчас пойдем искать этот цех номер три.
Глава 17
«УЛЕЙ»
Катя и Мещерский, оставив машину посреди тесного, заваленного ржавым хламом двора, шли мимо старых фабричных корпусов и сараев. Навстречу им попадался весьма живописный народец: наголо бритый «джентльмен» в офицерской шинели без погон и черных очках, две девицы в клеенчатых фуражках и штурманках, некто пожилой, длиннобородый, похожий на иконописного Угодника, в клетчатой детской курточке и «вареных» джинсах, в которых уж лет пять как никто в Москве не ходил. «Угодник» тащил под мышкой огромный подрамник.
– Наверняка из Строгановки, – шепнул Мещерский. – Сейчас я у него спрошу. Простите, где цех номер три?
– Что? – «Угодник» презрительно поднял брови.
– Цех номер три.
– Я не знаю.
– Но вы…
– Не знаю и знать не хочу!
Катя потянула Князя за рукав.
– Полоумный какой-то, оставь его в покое. Я вон лучше у мальчика спрошу. – Она кивнула на скачущего через лужи пацана в распахнутой мартовскому ветру навстречу потертой дубленке. – Скажи, где тут мастерские Строгановки?
– А вам кто нужен? – осведомился парень, обдавая Катю пивным духом, слегка приправленным ароматом резинки «Ригли'с перминт».
– Могиканин.
– Вторая дверь за углом. Через секции пройдете все время вперед и направо. По лестнице только не поднимайтесь. Там еще спросите.
– Спасибо, но…
– Там спросите. – Парень сиганул через лужу и скрылся за сараем.
– Сюда, кажется. – Мещерский уже открывал филенчатую дверь, располагавшуюся в левом крыле приземистого строения со стеклянной крышей – нечто среднее между гигантской теплицей и холерным бараком. На двери, намалеванная черной краской, змеилась цифра «3».
Они вошли внутрь и оказались в длинном узком коридоре, проложенном между дощатыми перегородками, достаточно высокими, но все равно не достигающими стеклянной крыши. Со всех сторон неслись самые разнообразные звуки, от неожиданности Катя даже прикрыла уши ладошками: справа что-то долбили, слева кто-то всхлипывал, где-то шумела вода, тявкала какая-то моська, сбоку фальшиво пиликали на скрипке, впереди ревели децибелы метал-рока.
– Сколько можно ждать? А? Петрович, ты что, мои нервы испытываешь, что ли? – выходил из себя чей- то бас.
– А я сказала тебе, что уйду, и уйду окончательно! Уйду, чтоб никогда больше к тебе не возвращаться! – дребезжал женский фальцет.
Кто-то проиграл гамму на трубе и на верхнем «до» залихватски пустил петуха. Звенели черепки бившейся посуды. Пахло в коридоре краской, ацетоном, нагретым металлом, пылью, туалетом и совершенно неожиданно – пирогом с яблоками.
Одна из коридорных дверей была распахнута настежь. Катя заглянула туда. В просторном зале ряд за рядом, словно пюпитры в оркестровой яме, выстроились деревянные мольберты. За ними работали молчаливые существа. Мужчины то были или женщины, Катя так и не определила – надетые на них холщовые балахоны, сатиновые подрясники и нелепые сине-зеленые фартуки скрывали все различия между полами.
В дальнем углу зала на высоком дощатом помосте под круглой лампой-прожектором застыла голая парочка: заросший шерстью мужик восседал на клеенчатом стуле, широко расставив узловатые ноги, на его коленях томно изогнулась перезрелая брюнетка, демонстрировавшая мольбертам жирную розовую спину и объемистый зад.
– Рубенсовские формы, – шепнул Мещерский на ухо Кате. – Это классический кружок какой-нибудь. Реалисты, или как там это у них называется.
