подстилкой. Вообразить, что она три дня с кем-то вертится, я просто не мог. Да и планы у нее были. Пропала она вечером в четверг. Это я точно знаю. Потому что утром она ко мне заглядывала – часок мы с ней поработали, потом она куда-то заторопилась. Сказала, что завтра в восемь снова заскочит. И все, исчезла – ни слуху ни духу. А она, если обещала утром в восемь, в лепешку бы расшиблась, а пришла. Значит, что к тому времени ходить-то она уже не могла. И если действительно ее убили, то убили ее либо в четверг, либо в ночь с четверга на пятницу.
– Какого числа? – насторожилась Катя.
– Числа! Помню я, что ли! Четверг это был – точно. По четвергам у нас Гарик-саксофонист в Сандуны ходит. Он как раз явился, когда мы со Светой работали. Она еще его с легким паром поздравила. А в милиции вашей нам всю душу с Толькой вымотали: подождите, мол, может, ушла из дому, может, еще объявится, да заявление пока не пишите, у нас и без вас тут дел по горло.
– Это Москва, – вставила Катя.
– Что Москва?
– Москва отфутболивает. А мы область.
– У вас, значит, по-другому? – ехидно осведомился Кролик Роджер.
– У нас по-другому, – твердо ответила Катя. Она всегда грудью защищала честь своей «фирмы». – В области с заявителем обращаются аккуратно.
– Ладно, пусть будет так. Толька – парень настырный, настоял тогда, чтоб искали ее как без вести пропавшую. А потом, видишь, и сам сгинул.
– Ты когда его видел, Паш? – спросил Мещерский. – В последний раз когда?
– Да дня за три перед тем, как он тоже пропал. Я ему деньги должен был, вернул.
– Так ты, значит, мафию в его смерти винишь? – продолжал Мещерский. – А не кажется тебе, что его смерть и смерть Красильниковой как-то связаны?
Коротышка отхлебнул пива.
– Это будет в газете? – спросил он Катю.
– Как скажешь, – ответила она.
– Этого в газете быть не должно.
– Хорошо.
– Насчет Тольки я ничего не знаю, хоть и скорблю всем сердцем. А вот насчет Светы… Я так и знал, что добром ее визиты к этому геронтофилу не кончатся.
– К кому?! – Катя и Мещерский выпалили это в один голос.
– На Кузнецкий мост, в магазин «Писк моды». Вот к кому! Там показы тряпья бывают разного неординарного. Ничего, эффектно, стильно. Но есть там сволочь одна трухлявая. Так вот, как только Света с ней связалась, так сразу и пропала.
– Паш, ты нам толком скажи, – взмолилась Катя.
– В газете этого быть не должно, – многозначительно повторил коротышка. – Короче, пойдите на Кузнецкий, найдите магазин «Писк», спросите Артура и сами во всем убедитесь.
– А почему он геронтофил? – спросил Князь. – Я правильно тебя понял, ты его так называешь?
– Его-его! – Коротышка сплюнул с омерзением. – Я с ним два раза общался, так на всю оставшуюся, так сказать, хватило. Больше и близко не подойду. А геронтофил… Что вы скажете, увидев тридцатилетнего хлыща, облизывающего каргу лет этак восьмидесяти, а? Бабушку-Ежку из-за океана, у которой ни одного своего зуба, шея – как у той ящерицы, с которой я свою вещь делал, нос подрезанный, кожа на лице подтянутая? А он ведь с бабушкой-иностранкой не только в «Национале» виски дует, он с ней и еще кое-чем занимается да еще хвастается этим!
– Жиголо, что ли? Старух обслуживает? – спросил Мещерский.
– Жиголо ради денег пашет. А этот геронтофил. Тяга к старикам, понял? Извращенец чертов! У него и модели-то все с вывертом. Я Светку один раз на подиуме увидал – срамота!
– Так она, значит, помимо того, что натурщицей, еще и манекенщицей подрабатывала? – опешила Катя. – Как так? Она же маленькая, разве таких на подиум берут?
– Артурчик разных берет, старушек своих веселит, – ответил Могиканин. – Я ж говорю, геронтофил, с вывертом. У него и мода, и манекенщицы не такие, как у других. Да и не всякая согласится перед такой публикой выкаблучиваться. Светке деньги срочно были нужны – ремонт она хотела в квартире делать, у нее потолок тек. Вот и копила, металась туда, сюда. В «Рампе»-то гроши платят, я тоже не Крез. А Артурчик благодаря своим дряхлым шведкам да американкам всегда при деньгах. Вы думаете, к кому она от меня в тот четверг поскакала? К нему, на Кузнецкий! Голову даю на отсечение. А там – черт его знает, все могло произойти. Он же больной. Придушил – и баста. Вот она и пропала.
– Ты в милиции сказал про это? – спросил Мещерский.
– Про что? – Коротышка нахмурился.
– Ну про Артура этого.
– Что я, идиот? Да они все равно никого слушать тогда не хотели. Шлепнули печать на бумажку, и все. Адье! Мне, Серега, молодость моя еще не надоела и эта конура тоже. У Артура денег много, наймет – приедут и сожгут весь наш «Улей» к чертовой бабушке. Вы на него ради любопытства пойдите взгляните. Потом сами со мной согласитесь, что такой с кем угодно и что угодно сотворить может.
– А где этот магазин расположен, я вроде Кузнецкий хорошо знаю, – сказала Катя.
– Угол Мокрого переулка. Не доходя до Архитектурного института. Нет, вроде доходя… Ну, в общем, угол Мокрого. Там еще буквы красные на вывеске и портрет Пако Рабана в витрине.
