потеряна. Ещё совсем недавно Эмилио довольствовался бы и несколькими словами, но грустное замешательство Анджолины сделало его разговорчивым. Эмилио сознательно захотел получить большое удовольствие. В отношении чувств это было в первый раз, когда Анджолина удовлетворяла его совершенно. Такой безмолвной, какой она сейчас была, Анджолина представляла собой любящую женщину, уличённую в предательстве.
Однако вскоре был момент, когда их разговор грозил стать несерьёзным. Чтобы ранить её, Эмилио вспомнил о том, что ей за свой счёт купил продавец зонтов в кафе.
— Джулии он купил маленькую кружку сладкой наливки, а тебе много шоколада и кучу пшеничных лепёшек.
И тогда — о, горе! — Анджолина стала энергично защищаться, и её лицо изменилось в цвете, как будто она представляла собой оскорблённую добродетель. Анджолина, наконец, дождалась удара, которого не заслуживала, и Эмилио понял, что Балли, должно быть, ошибся в этом своём наблюдении.
— Шоколад! Да я же его терпеть не могу! Я ела шоколад! Он взял мне лишь бокальчик чего-то, и я к нему даже не прикоснулась.
Анджолина вложила в эти свои слова такую энергию, что уже просто не могла бы использовать больше для заверения в своей совершенной невинности. Были, однако, очевидны некоторые нотки огорчения в её голосе, как будто она сожалела, что не ела тогда больше, так как это не могло спасти её теперь в глазах Эмилио. Ведь именно ради него она пошла тогда на эту жертву.
Эмилио приложил огромные усилия, чтобы устранить последствия ложного шага, который испортил ему последнее прощание.
— Хватит! Хватит! — сказал он с презрением. — Я вам не скажу больше ничего, кроме этого (Эмилио обращался к ней на «вы» для того, чтобы придать торжественность этому моменту): я вас сильно любил и только из-за этого единственного факта имел право на то, чтобы со мной поступили иначе. Когда девушка позволяет молодому человеку говорить ей, что он её любит, то она уже принадлежит ему и больше не свободна.
Эту фразу нельзя назвать сильной, но она была очень точной, а любовный упрёк был достаточен, даже очень. И действительно, Эмилио не имел другого права, к которому мог бы взывать, кроме того факта, что говорил ей о своей любви.
Обладая хорошими аналитическими способностями, Эмилио почувствовал, что не может полагаться на слова, и сразу же обратился к тому, что считал в этой ситуации своей главной силой: прощание. Ещё несколько минут назад, наслаждаясь грустью Анджолины, он думал, что оставит её намного позже. Эмилио надеялся на совсем другой характер событий. А теперь он почувствовал угрозу. Дело в том, что Эмилио сам заблуждался в отношении собственных прав и, таким образом, считал очень возможным, что, будучи лишённой аргументов, Анджолина примет предложение и спросит его:
— А ты сам что сделал для меня, чтобы требовать моего соответствия твоей любви?
Эмилио поспешил избежать этой опасности:
— Я всё понимаю, — сказал он серьёзно. — Когда я снова обрету спокойствие, мы сможем даже увидеться. Но на долгое время будет лучше, если мы расстанемся.
И он ушёл, не упустив при этом случая полюбоваться на неё в последний раз, такой бледной, какой она сейчас была, с вытаращенными от страха глазами и, возможно, сомневающуюся, сказать ли ещё какую-нибудь ложь, чтобы попытаться остановить его.
Порыв, с которым Эмилио покинул этот дом, унёс его далеко. Но, шагая с решительным видом, он горько сожалел о том, что ещё долго не увидит её такой горестной. В его ушах снова и снова звучал томительный звук, который издала Анджолина, увидев, что он уходит, и он постарается навсегда его запечатлеть в своей памяти. Это был лучший дар, который она ему преподнесла за всё время их знакомства.
Для Эмилио в этом мире больше не осталось ничего весёлого. Анджолина могла остаться той, которой хотела, но ещё в течение долгих лет она будет в сердце того, который любил её не с целью того, чтобы целовать, но любил всем сердцем, любил так, что первая же обида, нанесённая его любви, ранила его так сильно, что он отрёкся от неё. Кто знает? Возможно, хватило бы только одних воспоминаний для того, чтобы её облагородить. Тоска в голосе Анджолины заставила его забыть все научные заключения.
О, ему было трудно пойти и забыть в своей конторе волнение, которое он чувствовал сейчас. Эмилио вернулся домой с целью лечь спать. Отдыхая на кровати и в тишине своей комнаты, он мог бы продолжать наслаждаться последней сценой. с Анджолиной, как будто она и не кончалась. Эмилио был очень возбуждён, и, возможно, ему следовало поделиться своими мыслями с сестрой, но он вспомнил то, что она говорила этой ночью во время сна, и, почувствовав, что Амалия очень далека от него со своими желаниями и стремлениями, не сказал ей ничего. Конечно, время, когда он снова окружит сестру заботой, ещё вернётся, но несколько ближайших дней Эмилио хотел посвятить себе и своей страсти. Однако закрыться дома и подвергнуться распросам Амалии ему показалось невыносимым, и Эмилио поменял своё решение.
Он сказал сестре, что ему нездоровится и что лучше будет пойти погулять для улучшения здоровья на открытый воздух.
Амалия не поверила ему. До сих пор она всегда догадывалась о стадиях, которые проходила любовь Эмилио; однако в этот день, в первый раз, она ошиблась и посчитала, что брат освободился от работы в конторе, чтобы провести целый день с Анджолиной. Именно так Амалия объяснила выражение удовлетворения на серьёзном лице Эмилио, ведь такое выражение она не видела уже давно. Она ничего не спросила. Амалия часто пыталась вывести Эмилио на откровенность, а теперь сохраняла лишь обиду на него, так как он всегда ей отказывал.
Когда Эмилио снова вышел на улицу, в ушах у него продолжал звучать горестный стон Анджолины, и он был готов пойти прямо к ней. Что ему оставалось делать весь день одному, когда он продолжал испытывать волнение, которое не было горестным, а представляло собой не что иное, как острое желание и нетерпеливое ожидание, как будто каждое мгновение должно принести новость, какую-нибудь новую надежду, которую Анджолина никогда прежде ему не давала?
Эмилио посчитал невозможным для себя в этот момент идти к Балли. Просто он его боялся, и даже единственным горестным чувством, что он ощущал сейчас, был этот страх. Эмилио решил, что такой страх происходил из-за знания того, что он не мог вести себя так же спокойно, как Балли, когда должен был оставить Маргариту.
Эмилио направился на улицу Корсо. Было вероятно, что Анджолина пройдёт по ней, направляясь на работу в семью Делуиджи. У него не было времени спросить у неё, куда она пойдёт, но конечно же она не останется дома. На улице Эмилио поприветствовал бы её сдержанно, но нежно. Разве он не сказал ей, что, успокоившись, хотел бы стать её хорошим другом? О, очень скоро спокойствие вернётся к нему, и он снова сможет увидеть её! Эмилио стал смотреть по сторонам, желая не упустить момент, чтобы встретить Анджолину снова.
— Привет, Брентани! Как дела? Я тебя так давно не видел, а ты ещё жив! — это был Сорниани, бодрый, как всегда, но также всегда и жёлтый, с лицом больного человека, кроме, разве что, полных жизни глаз, хотя было возможно, что они у него такие просто из-за беспокойства.
Когда Брентани повернулся к нему, Сорниани посмотрел на Эмилио долгим и несколько удивлённым взглядом:
— Тебе нездоровится? У тебя странный цвет лица.
Это был не первый раз, когда Сорниани говорил ему о его нездоровом виде; определённо, он видел отражение своей желтизны в лицах других.
Эмилио обрадовался тому, что показался больным; теперь он имел возможность пожаловаться на то, что на самом деле не составляло его несчастье, так как об истинной причине говорить не мог.
— Кажется, у меня болит желудок, — сказал Эмилио уныло, — но я жалуюсь не на это, а на грусть, которую эта боль вызывает.
Он вспомнил, что слышал о том, что боль в желудке часто сопровождается подавленным настроением. Далее Эмилио предался удовольствию описания своей грусти, высоким голосом это получалось у него лучше всего:
— Странно! Никогда не мог представить себе, что нездоровье физическое переходит бессознательно в
