– Кажется, у меня там что-то горит, – Алла всплеснула руками и скрылась на кухню.
Алмазов остался с Надеждой Иосифовной.
– Вы хорошо все обдумали, молодой человек? – тихо спросила она.
– Да. Тут и думать нечего!
– И больше вам нечего мне сказать?
– Почему? Есть. Вы тещей моей будете, – Алмазов улыбнулся. – Жить мы с Алей будем у меня, над вами, так что и мешать вам не станем, и вам скучать не дадим.
– По крайней мере, я могу познакомиться, поговорить с вашими родными?
– А у меня никого нет. Один я. Мать в декабре умерла.
– Олег, иди сюда, помоги мне, пожалуйста! – крикнула с кухни Алла.
И у Надежды Иосифовны даже сердце заболело от того, какой у нее был тревожный, испуганный и вместе с тем ужасно счастливый голос.
Алмазов отправился на кухню. И там воцарилась тишина. Конечно, они целовались! Надежда Иосифовна знала это теперь наверняка, хотя и не видела сквозь стены. Затем снова послышался стук – крепкий, ритмичный, дробный. Стук кухонного топорика о разделочную доску. Алмазов снял пиджак и взялся отбивать антрекоты сам. И это получалось у него сноровисто и ловко.
Глава 32
Старая гвардия
Ветераны всегда были людьми ответственными и обстоятельными. Как только прошел слух, что поднят архив дела «Мосгаза» и сыщики ждут консультаций от старых работников МВД, помнящих хоть какие-то подробности событий более чем тридцатилетней давности, телефоны в отделении милиции на «Соколе» не умолкали ни на минуту. Ветераны, точно старая гвардия на параде, воспрянули, услышав зов боевой трубы, и выражали пламенную готовность помочь.
За трое суток Никита Колосов побеседовал с несколькими десятками старых сотрудников, и почти все они на вопрос: помните ли вы дело «Мосгаза», неизменно отвечали: а как же, отлично помним!
– Я только после юридического института в милицию по распределению попал, студентик был совсем еще неопытный, – вспоминал пенсионер, подполковник, в прошлом следователь. – Дела-то мне по молодости все пустяковые сначала давали – хулиганку да кухонные скандалы разбирать с рукоприкладством. А тут вдруг что-то невиданное – вся милиция в ружье, выходные отменили, отпуска, круглосуточное дежурство ввели, патрулирование улиц, обходы домов – «Мосгаза» ловили. Два убийства он уже тогда в Москве совершил, только-только разворачиваться начал…
– А был-то он, этот «Мосгаз», приезжий из Тбилиси, – вспоминала говорливая старушка – бывшая учетчица информационного центра с Петровки. – Потом уж о нем все узнали. Вроде играл он в какой-то художественной самодеятельности. И где-то на конкурсе познакомился с девчонкой молодой, танцовщицей, она из Татарии приехала. Сожительствовать они стали, комнату в Марьиной Роще у одной пенсионерки снимали. Она потом следователю рассказывала: придет он, «Мосгаз»-то, домой, в крови весь, все с себя на пол сбросит, девку-то свою разденет и в постель с ней. И кувыркаются они там до самого утра, стонут, а старуха-хозяйка за стенкой ни жива ни мертва. Очень она его боялась, оттого и не заявляла.
– Поймали его не сразу, – вспоминал старый сотрудник МУРа. – Уже фоторобот его был всюду разослан. Все предупреждены: милиция, дворники, слесаря, газовщики, дружинники. Ну, совершенно случайно его один участковый и заприметил – он такси ловил на улице, а участковый внимание обратил – парень вроде похож, по приметам подходит. Задерживать он его не стал, а вдруг ошибка, проследил до Марьиной Рощи. Но тот тоже что-то заподозрил. В ту же ночь вместе с сожительницей сел на поезд. Ехали они в Альметьевск, у сожительницы там родственники жили. Но от нас туда уже пошла ориентировка. Задержали его на станции Узловой, прямо с поезда сняли.
– Красивый он был, дьявол, – вспоминала бывшая сотрудница детской комнаты милиции – ныне сухонькая, хрупкая старушка. – Всем сотрудникам нашего райотдела фотографии его раздали для поиска. А мне тогда всего двадцать два года было. Гляжу я на снимок – симпатяга-парень, чуть меня постарше. Губы у него были такие припухлые, чувственные, нос с горбинкой. И завиток такой на лоб спускался. Знаете, как Петр Лещенко пел: «Вьется, вьется чубчик кучерявый». Смотрю я на фото – нет, думаю, не может быть, чтобы такой парень и такие дела творил. А потом снимки с места происшествия пришли – из той квартиры, что в доме была, где магазин «Смена» на Ленинградском проспекте. Матерь Божья, коридор, стены – все в крови. А в ванной… Мальчика он там насмерть зарубил, а из квартиры даже ничего и не взял, мерзавец…
– Вот то, что фоторобот его был у каждого сотрудника нашего, у каждого дворника и домоуправа, – это точно, – вспоминал бывший дежурный по райотделу – ныне восьмидесятилетний, скрюченный подагрой старик. – А вот откуда приметы его взялись, не знаю. Вроде слышал, что был какой-то свидетель, видевший его там, в доме, где он мальчонку зверски зарубил. А вот как дело было, не знаю, врать не хочу.
– А кто может точно знать? – допытывался каждый раз Никита.
Ему тотчас же называли множество фамилий – с этим поговорите обязательно, и тем, и с тем непременно. Но часть названных имен сразу же отпадала. Многих уже не было в живых.
– А вы вот с Пашей Лукониным потолкуйте, – подумав, сказала Колосову старушка – бывший инспектор детской комнаты милиции. – Он как раз тогда стажировался у нас в отделе, а наставником у него, как сейчас помню, был Михаил Провыч Попов – вот был участковый, от бога, умер он уж пять лет как. А Паша-то молодой тогда был, мой ровесник, только из армии демобилизовался. Где-то у меня его телефон хранится, я-то сама не звоню ему, не люблю звонить, так вы уж сами. А почему звонить не люблю? Так он же муж мой бывший! Первый мой муж. Развелась я с ним – такой был юбочник, такой гуляка, ни одной не пропускал. Терпела я, терпела, потом сказала: все, хватит.
Павел Николаевич Луконин – полковник милиции в отставке, отыскался в госпитале МВД – лежал во второй терапии, в отделении для «почечников».
Никита Колосов договорился с ним о встрече по телефону через завотделением. Разговаривали они, сидя на банкетке в стеклянной галерее, соединявшей два больничных корпуса. Галерея походила на оранжерею от обилия комнатных растений. А за окнами этого зеленого больничного сада шел снег.
Павел Николаевич был худенький, совершенно лысый, темноглазый, темнобровый старичок –
