говорили. Я слышала их беседу урывками, потому что постоянно отвлекалась. Алла Гринцер и Алмазов, они тоже там были, они как-то странно себя вели, и я все время за ними наблюдала, но… Понимаешь, насчет Зотовой, мне кажется… За что, почему ее убили? Ты говоришь: кто-то вошел следом за ней в подъезд. Но все жильцы были там, в ЖЭКе, я видела там всех наших. И потом, это ведь была чистая случайность, что она решила вернуться…
– Что ты хочешь сказать, короче, Катя!
– Там что-то произошло – в ЖЭКе! – взволнованно выпалила Катя. – Нечто такое, за что Зотова сразу же поплатилась жизнью. Они со старухой Гринцер говорили о… В этом доме что-то было такое, давно, еще при старых жильцах, до ремонта. Я сама слышала, своими ушами, как Зотова сказала: «Его уже потом поймали, и не в Москве, а в Казани. Вся милиция ловила».
– Кого ловила милиция? Катя, о чем ты?
– Не знаю, надо поговорить с Гринцер. Сейчас же, немедленно! – Катя схватила Колосова за руку. – Слышишь, допроси сначала ее!
Внизу с улицы послышались возбужденные мужские голоса. Шум нарастал, превращаясь в скандал. Колосов махнул рукой – ладно, пока все, договорим позже. И поспешил на улицу.
– Да что же это такое?! Милиция! Где милиция? Что же это творится-то? Он же ее изуродовал, надругался над ней этот грязный подонок!
У милицейского «газика», в котором был заперт Игорь Зотов, бушевал разъяренный Станислав Леонидович Тихих. Он оттолкнул патрульных, преграждавших ему путь к машине, рванул дверцы, вытащил упиравшегося Игоря наружу и наотмашь ударил его по лицу, крича:
– Скотина, мерзавец! Убью тебя, мерзавец!
Милиционеры бросились их разнимать, но Тихих всех раскидал. Гнев и отчаяние точно удесятерили его силы. И когда Колосов подбежал, чтобы вмешаться, Тихих, схватив Зотова-младшего за растерзанную куртку, ударил его о железный борт «газика»:
– Что ты с ней сделал, отвечай! Как ты посмел? Она же еще ребенок!
У Зотова хлынула из разбитого носа кровь, и в этот самый миг из «Скорой» раздался вопль роженицы и сразу же за ним – детский плач. Человек родился.
А в стоявшей рядом со «Скорой» серебристой «десятке» сидела испуганная, заплаканная, разом постаревшая и подурневшая Евгения Тихих. Она судорожно обнимала дочь, прижимала ее к себе, словно хотела от чего-то защитить – от чего?
Когда ее отец ударил Игоря Зотова, Оля Тихих остервенело вырвалась из цепких рук матери, выскочила из машины, истерически крича: «Не смей его бить, не смей его трогать, отойди! Он не виноват! Я сама, сама!»
Из подъезда милиционеры выносили на носилках труп Клавдии Захаровны.
Катя опустилась на обледенелую скамейку – ноги ее подкашивались.
Она подняла голову – в темных квадратах окон ослепительно сверкали лучи яркого полуденного солнца, каким-то чудом прорвавшегося сквозь плотную пелену туч. И дом, еще час назад напоминавший крепость, покинутую своим гарнизоном, теперь словно ожил. Казалось, эту кирпичную безмолвную громаду забавляла вся эта жалкая бестолковая людская кутерьма там, внизу, во дворе. Кате почудилось: дом своими окнами- глазами следит за ними настороженно, недобро и лукаво и словно ждет. Ждет чего-то еще, о чем знает только он сам.
Она сказала: его поймали не в Москве, а в Казани, – Катя напряглась, тщетно пытаясь сосредоточиться, – и еще она упомянула слово «газовщик» и еще говорила что-то о…
Сосредоточиться не получилось – по Катиным нервам ударил пронзительный плач новорожденного, доносившийся из машины «Скорой».
Глава 30
Кутерьма
То, что Николай Свидерко забрал Катю в отделение милиции вместе с остальными жильцами, было, по мнению Никиты Колосова, правильной тактической уловкой, хотя… Хотя они безнадежно опоздали и со своими уловками, и с ходами. Ни одна самая гениальная оперативная комбинация уже не могла воскресить Клавдию Захаровну Зотову.
«Механическая асфиксия, – вслед за врачом «Скорой» констатировал и судмедэксперт. – Примерное время наступления смерти с половины десятого до десяти часов утра».
В отделении Никита пытался снова поговорить с Катей, но на глазах соседей-фигурантов это было невозможно. Отделение было набито перепуганными очевидцами, которые, как они утверждали, видеть ничего не видели, кроме нового трупа в родном подъезде, и затурканными озлобленными свидетелями, от которых, кроме истерических угроз «немедленно звонить в приемную министра МВД, в мэрию, в Госдуму с требованием прекратить этот террор и беспредел», ничего нельзя было добиться.
Свидерко метался по отделению с видом рассвирепевшего Бармалея. Он окончательно отупел от шума, гама, от всей этой бестолочи и никак не мог ухватить суть происходящего.
– А я думал, что это Светка там в подъезде, когда нам об убийстве сообщили, – с отчаянием признался он Никите. – Думал: упустили ее наши в больнице, и она вернулась зачем-то домой. Думал, может, она не все нам тогда сказала и тут в доме у нее был, кроме Бортникова, кто-то еще. Подельник. Ну, и замочил ее с горя за то, что призналась и деньги нам выдала. А вышло-то вон что. Никита, да что же это такое? С ума они, что ли, все тут, в этом доме, посходили? Старуха-то Зотова тут при чем?!
Жильцов четвертого корпуса как могли развели, рассовали по кабинетам, не затронутым ремонтом. Опрашивали, убеждали, уговаривали. Но дело шло туго. Не было главного – взаимопонимания. Свидерко лично разговаривал с Евгенией и Станиславом Тихих. Оля Тихих в это время ждала в соседнем кабинете под присмотром инспектора по делам несовершеннолетних. Колосов, находясь в смежной комнате, слышал, как Свидерко настоятельно рекомендовал угрюмому, еще не отошедшему после сцены во дворе Станиславу Леонидовичу и его жене написать заявление на имя прокурора и отвезти дочь к врачу, чтобы установить факт изнасилования. Но супруги молчали. Видно, Станислав Тихих никак не мог пережить то, что узнал и услышал от дочери. После долгого колебания Евгения Тихих попросила разрешения переговорить с Олей
