– Принести?
– Я сама, – Светлана Петровна спустила ноги с дивана.
– Сиди уж.
Зинаида Александровна ушла на кухню за вареньем. Светлана Петровна встала, расстегнула «молнию» на черной юбке, сняла пиджак. Черный вдовий костюм от Марины Ринальди был небрежно брошен на кресло. Светлана Петровна осталась в черной шелковой комбинации и черных чулках. Кот Батон смотрел на нее во все глаза – ишь ты, стриптиз какой. А тело-то у нее дебелое, пухлое. Прямо рубенсовские формы. Что ж, зрелой женщине это даже идет. Он выгнул спину, мяукнул и осторожно понюхал юбку на кресле. Женщиной пахнет – духи, хм, того, резковаты, мускусом отдают и ванилью этой вонючей и еще какой-то приторной дрянью. Ничего эти французы в духах не понимают. Нет бы делали настоящие, божественные ароматы – валерианового корня, например, или тухлой рыбьей головы, за которую каждому уважающему себя коту и жизни не жалко.
– Что смотришь так любопытно, Батон? – спросила Светлана Петровна и свойски почесала его за ухом. – Вот такие дела у нас, котяра. Что смотришь? Куклы тебе нравятся, нет?
Она потянулась и взяла с подоконника куклу-даму и куклу-рыцаря. Увидела, что сделали с ними хищные кошачьи когти.
– Батюшки, да ты их все изодрал-то как! В клочья! Ну, держись, сейчас тебе Зинка задаст.
Батон понял, о чем речь. Прижал уши. Сделал вид, что ничего не происходит, когда вошла с вазочкой, полной кизилового варенья, Зинаида Александровна.
– Ты посмотри только, – сказала Светлана Петровна.
– Да я видела уже, – безучастно ответила Зинаида Александровна. – Это не кот, а бандит.
Она села на диван, взяла в руки куклу-рыцаря. Лицо его под забралом не пострадало от когтей, а вот на панцире остались глубокие царапины. Личико дамы было все изодрано, от нежной вуали остались клочья, досталось и атласному платью.
– Да все равно уж теперь. Пусть, – сказала Зинаида Александровна.
– А я их полюбила, – Светлана Петровна дотронулась до маленького рыцарского меча. – Не расстаешься с ним, мой любезный мальчик. Ты все такой же, как прежде, – верный, стойкий, преданный. Зина, а где у тебя та книжка, по которой ты нам тогда читала?
Зинаида Александровна нагнулась и достала с нижней полки журнального столика книгу. Светлана Петровна начала ее листать.
– Вот смотри, как тут хорошо написано – немножко коряво, но это такой перевод, наверное. – Она вздохнула и прочла негромко, нараспев: – «Эта дама прекраснее всех, говорю я без лести. Поступает она по закону изысканной чести. Навсегда ее сердце закрыто для злобы и мести. Хоть гремит ее слава, судьбе ее в том нету прока. Ибо выбор, как прежде, зависит от рока». Это романс?
– Это сирвента.
– Я Наташе потом прочту, – Светлана Петровна слабо улыбнулась. – Эта дама прекраснее всех…
Она вздрогнула, потому что кукла-рыцарь, покалеченная, исцарапанная, внезапно вдруг ожила. Направляемая руками Зинаиды Александровны, она выпрямилась в полный свой рост, протянула руку и дотронулась до руки Светланы Петровны. Потом рыцарь поднял забрало, явив свой большеглазый, похожий на женский, кукольный лик.
– Рыцарь Гильом де Сент-Лейдьер служил сестре дофина Овернского, которая была немолода и успела уже потерять мужа в крестовом походе, – услышала Светлана Петровна. – Но не было у нее слуги и защитника преданней, чем рыцарь Гильом. Когда дама нуждалась в совете и помощи, он приходил и говорил ей только три слова: «Я весь ваш».
Светлана Петровна отвернулась, тихо всхлипнула. Слезы приходили к ней в последние недели легко. Проливались из глаз и тут же высыхали.
– Да, да, вот так, вот так, только так теперь, – шепнула она. – Так и будет. Это правильно. Бедные мы, бедные… Кто нам еще послужит, кроме нас самих? – Она быстро притянула Зинаиду Александровну к себе и поцеловала ее в лоб.
Кот Батон, наблюдавший всю эту сцену, услышал, как за дверью в спальне зазвонил телефон.
– Ой, я трубку там забыла, – спохватилась Зинаида Александровна. – Кто это? Нателла только ведь…
За дверью в спальне раздался голос Нателлы Георгиевны – она тихо говорила с кем-то по телефону.
Если посидеть два с половиной часа на мокрой траве, то любопытство – самая сильная ваша врожденная страсть – начнет тускнеть, тускнеть и в конце концов обернется слабеньким таким, сереньким чувством, которому уже нет приличного названия.
Катя попыталась вытянуть затекшие ноги. Марьяна сидела рядом на сгнившем бревнышке, созерцала темное ночное небо.
– Сколько звезд высыпало, – сказала она со вздохом.
В наушниках вялая тишина изредка перемежалась грохотом и лязгом металла по металлу. Половецкие пляски давно уже угасли. Угасла и ария короля Филиппа, и рондо Мефистофеля, и еще какие-то басовые арии на итальянском языке. Там, в доме Долидзе, в этот майский вечер оперные партии звучали в унисон с металлическим скрежетом.
– Он же фактически кузнец, – подвела итог всей этой адской долбежке вконец изнемогшая от ожидания Катя. – У него там кузня, молот и наковальня в мастерской, вот он и наяривает. Марьян, долго мы еще будем тут сидеть?
– Начало двенадцатого. Уже? Меня дико в сон клонит. У тебя, кажется, конфеты были, леденцы, а? Давай еще немного подождем. Все-таки кому он звонил?
