– Даже если он и звонил кому-то, это никак не связано с этим нашим бдением тут. Сырость какая – бррр. Отчего сырость-то? – капризничала Катя. – Днем ведь так жарко было.
– С прошлого дождя не просохло, тут низкое место. Ш-ш-ш! – Марьяна погрозила пальцем. – Слышишь – машина?
Она поднялась с бревна. Вдали по дороге мимо дома Долидзе промелькнули желтые фары. И пропали.
– Ждем еще полчаса, и все, – Марьяна повернулась к Кате. – Видимо, пустая это у нас затея. Ничего не выходит.
Катя от скуки стала считать звезды на небе. Тут же сбилась. Упорно начала искать над головой ковш Большой Медведицы – и не нашла. Они никогда его не находила среди этого сияющего небесного бисера, пока ей кто-нибудь не указывал – да как же это, вот звезда, вот, вот.
– Марьяна.
– Что? – Марьяна отняла от уха наушник.
– Ничего, просто голос твой услышать захотелось. Темно как. Какой красный огонь там, в окне горит, как пламя, – Катя привстала. – Нет, ничего. Ничего и никого.
– Все-таки кому-то он звонил сразу после нашего ухода, – Марьяна поежилась. – Холодно. Надо было хоть куртки с собой взять.
– А мне, наверное, Вадька телефон обрывает, разоряется, – вздохнула Катя. – К разборкам надо готовиться. Самого черти где-то по горам носят, а у меня прямо с пристрастием допытываться будет – где была вечером, с кем.
– Пошли его подальше.
– Нельзя. Муж.
– Лучше ты первая пошли его, – хмыкнула Марьяна. – А то дождешься, что он тебя пошлет.
– Нет, такого не будет никогда.
– Тебя мой пример ничему, значит, не научил? А примеры этих наших теток – Светланы Петровны, Зинаиды и Нателлы?
– Их примеры меня кое-чему научили. Но я еще толком в этом не разобралась, – Катя вздохнула, нахмурилась. – Вообще-то нам с тобой, Марьяна, пора поговорить о них серьезно. Я вот что обо всем этом думаю…
– Ш-ш-ш! – снова шикнула на нее Марьяна. – Тихо, машина!
На этот раз приближающаяся по шоссе машина явно замедляла ход. Катя поднялась. В темноте вдали светились только окна дома на первом этаже. Но вот к этому свету прибавился еще свет – со стороны дороги. Показалась машина, притормозила и плавно повернула с шоссе к дому. Мелькнул желтый с шашечками бок: такси.
– К нему кто-то приехал, – шепнула Катя. – Так поздно?
Она вся обратилась в слух. Но в наушниках был лишь привычный треск. Такси медлило уезжать – видимо, с шофером расплачивались. Затем снова ярко вспыхнули фары, и такси, развернувшись, снова вырулило на шоссе.
– Я ни черта не вижу. Кого он там высадил? – тревожно спросила Марьяна.
Более зоркая Катя увидела поднимающуюся по ступенькам крыльца темную фигуру.
Звякнул звонок. Катя от неожиданности едва не уронила наушник – впечатление было такое, что звонили в дверь в двух шагах от нее, а было это там, в доме.
Что-то грохнуло – точно на пол уронили увесистую чугунную болванку, затем послышался хрипловатый бас Долидзе: «Иду, там открыто. Открыто там!»
Послышались тяжелые шаги. Скрипнула дверь, ей вторили уже другие шаги – быстрые, торопливые.
– Что случилось, Варлам? – в наушниках раздался женский голос. – Что стряслось? Мне пришлось ловить такси, мчаться сюда на ночь глядя…
– Мне срочно надо было видеть тебя, – голос Долидзе был глух и не совсем тверд. Видимо, его обладатель за работой в мастерской уже успел изрядно накачаться.
– Что с тобой? Да ты пьян! Ну, снова-здорово! Опять, значит, развязал? Не удержался? А кто мне слово давал – честное слово не пить? Варлаша, дорогой, ты знаешь, что за такие шутки бывает, а? Ты что, маленький? Не понимаешь? В такой день – я с ног валюсь, похороны, весь этот ужас… А ты выкидываешь такие вот фортели пьяные? Звонишь, требуешь, чтобы я немедленно ехала…
– Я должен был тебя видеть. Сейчас. Это важно. Очень важно. Пока я еще за себя отвечаю и могу… могу помочь, поспособствовать. – Язык Долидзе заплетался.
– Чему поспособствовать? – женский голос звучал раздраженно и вместе с тем в нем теплилась жалость к пьянице. – Что ты плетешь?
– Пока я еще в руках у самого себя, пока вразнос совсем не пошел, я должен тебе сказать…
– Что? Что сказать-то?
– Верни мне пистолет, который я сделал для тебя. Сейчас верни. Здесь.
Катя дернула Марьяну за руку – вид у той был, как у пораженного молнией в лесу дерева.
– Бежим!
