— Элвин, — сказал он довольно мягко, — мы хотим, чтобы ты рассказал, что произошло с тобой с тех пор, как ты исчез 10 дней назад.
Очень важно, что он употребил слово “исчез”, подумал Элвин. Даже сейчас Совет не хотел признавать, что он на самом деле уходил из Диаспара, и подумал, знают ли они, что в городе есть чужие. Нет, вряд ли. Они бы тогда гораздо больше волновались.
Элвин рассказал свою историю четко, без особых драматических подробностей. Она и так была достаточно странной и невероятной для слушателей и не нуждалась ни в каких приукрашиваниях. Только в одном месте он отклонился от истины, ничего не сказав о том, как ему удалось сбежать из Лиса. Было похоже на то, что ему еще раз придется этим методом воспользоваться.
Было любопытно наблюдать, как в процессе рассказа менялось отношение к нему членов Совета. Сперва они были скептичны, им не хотелось расставаться со своими глубочайшими убеждениями и предрассудками. Когда Элвин рассказывал о своем страстном желании исследовать мир за пределами города и безрассудном убеждении, что внешний мир действительно существует, они смотрели на него, как на странное, непонятное животное. Таким он, по их мнению, и был. Однако в конце они вынуждены были признать: прав Элвин, а они ошибались. Элвин говорил, а их сомнения постепенно рассеивались. Нравилось им это или нет, но отрицать очевидное нельзя. Стоило только посмотреть на безмолвного спутника Элвина, чтобы положить конец сомнениям.
Единственное, что вызывало возмущение в рассказе Элвина, относилось не к нему. Гул недовольства прокатился по залу, когда Элвин сообщил о желании Лиса избежать общения с Диаспаром и шагах, предпринятых Серанис, чтобы предотвратить эту катастрофу. Город с полным на то основанием гордился своей культурой. И то, что кто-то считает их низшей расой, члены Совета вынести не могли.
Элвин старался осторожно подбирать слова, чтобы не оскорбить Совет: он хотел, насколько это будет возможно, завоевать его поддержку. Вообще-то он пытался создать впечатление, что ничего плохого не сделал и ожидает за свой открытия не осуждения, а похвалы. Это была самая удачная тактика, поскольку заранее обезоруживала большинство возможных критиков. В результате часть вины переносилась на исчезнувшего Хедрона, хотя Элвин этого и не хотел. Слушателям было ясно, что сам Элвин слишком молод, чтобы видеть в своих действиях какую-либо опасность. Шут же, наверняка, понимал все гораздо лучше и действовал совершенно безответственно. Они еще не знали, что Хедрон был с ними полностью согласен.
Джесерак, как наставник Элвина, также заслуживал осуждения, и время от времени некоторые советники задумчиво поглядывали на него. Хотя тот прекрасно понимал, о чем они думают, он делал вид, что ничего не замечает. Он ощущал особое чувство гордости за то, что был наставником самого необычного ума в Диаспаре со времен Веков Рассвета, и этого у него никому не отнять.
Элвин закончил рассказ, и только после этого решился приступить к убеждению присутствующих. Ему предстояло убедить их, что все увиденное им в Лисе — правда. Но как объяснить им то, что они никогда не видели и вряд ли могут представить?
— Мне кажется трагичным, — сказал он, — что две сохранившиеся ветви человеческой расы были разделены так долго. Когда-то мы, возможно, узнаем, как это случилось, но сейчас важнее заделать эту трещину, чтобы подобного больше не было. В Лисе я протестовал против того, что они считают себя выше нас. Да, они могут многому нас научить, но у нас тоже есть чему поучиться. Если и мы, и они будем думать, что нам нечего взять друг у друга, разве это не свидетельствует, что
Он внимательно вгляделся в лица советников и с воодушевлением продолжал:
— Наши предки построили Империю, которая достигла звезд. Человек свободно путешествовал по этим мирам — а сейчас его потомки боятся выглянуть за стены города.
— Мы боимся — да, боимся того, что случилось на заре истории. Мне рассказывали историю Лиса, хотя я и раньше о ней догадывался. Должны ли мы вечно прятаться в Диаспаре, как трусы, и делать вид, что, кроме нас, никого нет — и только потому, что миллиард лет назад Завоеватели сбросили нас обратно на Землю?
Он прикоснулся к их тайному страху, который сам не разделял и поэтому не мог полностью понять. Пусть теперь делают, что хотят; он рассказал всю правду, как понимал ее.
Президент мрачно посмотрел на него.
— Хочешь ли ты еще что-нибудь сказать, — спросил он, — прежде чем мы решим, что делать?
— Только одно. Я хотел бы взять с собой робота, когда пойду к Компьютеру.
— Но зачем? Ты же знаешь, что Компьютеру уже известно все, что происходило в этой комнате.
— И все же я хочу пойти, — вежливо, но упрямо ответил Элвин. — Прошу разрешения у Совета и Компьютера.
Прежде, чем Президент успел ответить, в комнате раздался ясный, спокойный голос. Элвин догадался, кто это говорит, хотя никогда раньше не слышал его. Информационные машины, которые были ни чем иным, как наружными придатками этого могучего интеллекта, могли разговаривать с человеком, но в их голосах не было такого явного оттенка мудрости и авторитета.
— Пусть он идет ко мне, — сказал Центральный Компьютер.
Элвин посмотрел на Президента. К его чести, он не воспользовался победой.
— Будет ли мне позволено уйти? — спросил он.
Президент окинул взглядом Зал Совета, не заметил возражений и несколько растерянно произнес:
— Очень хорошо. Прокторы пойдут с тобой и приведут тебя обратно, когда мы закончим обсуждение.
Элвин кивнул в знак благодарности, огромные двери открылись перед ним, и он медленно покинул комнату. Джесерак последовал за ним, и когда двери закрылись позади, Элвин повернулся к наставнику.
— Как ты думаешь, что сделает Совет? — с жаром спросил он.
Джесерак улыбнулся.
— Как всегда торопишься, не так ли? — сказал он. — Не знаю, чего стоят мои соображения, но думаю, они решат замуровать Гробницу Ярлана Зея, чтобы никто больше не повторил твое путешествие. Тогда Диаспар сможет жить по-прежнему, не боясь влияния внешнего мира.
— Этого я боялся больше всего, — с горечью проговорил Элвин.
— И ты все еще хочешь это предотвратить?
Элвин ответил не сразу. Он знал, что Джесераку известны его намерения, но его планы он предвидеть не мог, никаких планов попросту не было. В своем теперешнем состоянии он мог только импровизировать и действовать по обстоятельствам.
— Ты порицаешь меня? — вдруг спросил Элвин.
Джесерак с удивлением отметил новую интонацию в его голосе. То была нотка смирения — явно свидетельствовавшая, что Элвин впервые нуждался в чьем-то одобрении. Хотя это и тронуло Джесерака, но он был слишком умен и не воспринял это всерьез. Элвин находится в состоянии сильного напряжения, поэтому не стоит считать, что его характер изменился к лучшему.
— На этот вопрос трудно ответить, — медленно проговорил Джесерак. — Мне бы не хотелось сказать, что всякое знание ценно, и нельзя отрицать, что ты значительно пополнил наши знания. Но ты также навлек на нас новые беды. А что важнее, в конечном счете? Как часто ты задумывался над этим?
Какое-то мгновение учитель и ученик задумчиво глядели друг на друга — и понимали точку зрения друг друга как никогда раньше. Затем они одновременно повернулись и пошли по проходу прочь от Зала Совета, а эскорт скромно и терпеливо следовал сзади.
Элвин знал, что этот мир был создан не для человека. Под ослепительно голубыми светильниками, такими яркими, что болели глаза, уходили в бесконечность длинные и широкие коридоры. По этим широким проходам до сих пор двигались только роботы Диаспара, но никогда за долгие века не раздавалось эхо шагов человека.
Здесь находился подземный город, город машин, без которого Диаспар не мог бы существовать. Если
