Богданы, некто Емельян, лет пятнадцать назад спустился в ущелье – уж и не припомнить, по какой надобности. Хлебнул самогонки для храбрости – и убрался с богом. Его уже оплакали, и вдруг через месяц – нате вам, явился. Выбрался весь бледный, седой, задумчивый какой-то. Онемел бедняга, рассказать толком не смог ничего. Год прожил букой, чураясь людей, а через год утонул в местной речушке Курчавке – пошел искупаться, утром выловили…
– Натуральные суеверия, – озадаченно почесал затылок Корович и покосился на раскрытый курятник, украшенный горлышком разбитого кувшина с привязанным лоскутком кумача. Оберег от кикиморы, не иначе. Чтобы кур не воровала.
– Я бы даже сказала, фольклор, – добавила Анюта и косо глянула на висящее над крыльцом ожерелье из «куриных богов» – камешков с естественными отверстиями (чтобы в дом кикимора не попала; а то обживется, понимаешь, за печкой…). – Луговой, а ты что думаешь?
Я не знал, что и думать. Геомагнитные зоны разбросаны по всему миру, где-то их больше, где-то меньше, где-то они слабее, где-то интенсивнее. Сам Каратай – большая геомагнитная дыра. И нечисти тут хватает, и необъяснимых явлений. А нагонять на себя страх и множить без нужды сущности – это в крови отсталых «народностей». Дыма без огня не бывает, кто бы сомневался. Но в глубине души я считал, что всё возможное и невозможное мы уже пережили, страшнее быть не может. Да и с прикладной точки зрения – тащиться снова через горы, где свои опасности… и миллион сопутствующих обстоятельств, – это слишком. Оставаться в Мочаловке, дружным шведским семейством? Даже не рассматривается. Какая нечисть в своем уме нападет на вооруженную до зубов группу?
– Спасибо за беседу, бабуля, – поблагодарил я. – Как же вы живете на краю этого страшного Айгарачского ущелья? Духи не заглядывают в гости?
Старушка стала путано объяснять, что нечего из нее тут дуру корчить, до ущелья Айгарач отсюда полторы версты – мол, как войдем, так и поймем: ОНО. А под деревней всего лишь «небольшой» овраг, в нем ничего страшного, если шею, конечно, не свернуть. Мы закруглили беседу с погрязшей во мраке суеверия аборигенкой (но неприятный осадок от ее слов остался). Попросили веревку – за отсутствием иного альпинистского снаряжения, водицы испить, обменяли надоевшего тайменя на пару черствых ржаных лепешек и двинулись дальше. Старушка смотрела нам вслед, крестилась…
Нет предела человеческой глупости. Мы почувствовали что-то неладное, едва спустились в овраг и сделали короткую передышку. Сосны сгрудились на склоне, посматривали на нас с каким-то удивлением. Пахло хвоей, мхом. Звенел ручей, вытекая из-под скалы. Было подозрительно тихо. Небольшой дискомфорт в душе, вызванный словами старушки, переходил в беспокойство. Еще не поздно было вернуться, но этот вариант мы продолжали игнорировать. Несколько верст – и все наши жуткие приключения благополучно завершатся!
– Эх, жалко, жизни свои не застраховали, – как-то криво пошутил Корович.
Закончив привал, мы тронулись в путь. Где пределы человеческой глупости?! Я чувствовал, что теснина нас засасывает, но остановиться мы уже не могли. Когда проход круто пошел вниз (пресловутые полторы версты до ущелья), у нас еще была возможность задуматься, но снова мы ею опрометчиво не воспользовались. Мы шли на юг, спускались все ниже, и перед нами разворачивалось довольно любопытное, с точки зрения натуралиста, местечко. Обрывистые скалы громоздились с обеих сторон почти до небес. Прослойки минералов блестели на солнце. Стены практически отвесные, словно сложенные из множества слоев. Старые, разлохмаченные, иссеченные глубокими трещинами. Падь ущелья представляла вогнутый коридор метров семидесяти в поперечине, заросший хвойным лесом. Клянусь, никогда не видел таких необычных деревьев! Заросли хвои начинались от середины стволов и тянулись к кронам, где становились густыми шапками, похожими на зеленые облака. Нереально черные стволы – мощные, снабженные развитой корневой системой. Корни змеились по земле, сращивались с корнями соседних деревьев, превращая лес в какую-то замкнутую систему. Грубые бурые наросты расползались по стволам, огромные древесные грибы – чаги – свешивались мешками. Деревья соседствовали с завалами осадочных пород, и скоро наше продвижение начинало понемногу стопориться. Приходилось смотреть под ноги, чтобы не запутаться в корнях, перебираться через завалы камней. Когда всё началось, я даже не смог бы толком сказать. На звон в ушах я поначалу не обращал внимания. Но он становился громче, объемнее – словно не в голове, а где-то рядом. То колокола звенели, то пчелы летали… В один прекрасный миг я оценил его как данность и стал недоуменно озираться. Корович оторвался от коллектива, хрустел валежником где-то в стороне и подозрительно помалкивал.
– Ты чего жужжишь, как Карлсон? – Неужели это я сказал?
Анюта недоверчиво мотнула головой, сглотнула, уставилась на меня, как на незнакомца, предложившего ей заняться извращенным сексом.
– Я думала, это ты жужжишь…
С этого момента, видимо, и началось. Звон в ушах сделался настойчивым, вибрировал, дрожал. Налетел ветер – настолько внезапный, что Анюта села. Я шагнул к ней, поискал взглядом Коровича. Корович пятился, словно кто-то толкал его в грудь. Момент тишины, как момент истины – и снова порыв ветра. Затряслись деревья, а звон в ушах сделался абсолютно невыносимым! До мозга доставал – словно кто-то ковырялся в мозгу вязальной спицей. Анюта застонала, заткнула уши.
– Ты видел, Михаил Андреевич? – выстрелил пальцем Корович. – Там кто-то прячется…
Я проследил за направлением его пальца. Груда камней слегка изменила форму – потекла, словно пластилин на солнце. Чушь. Я взял автомат на изготовку, совершил пробежку. Ноги как-то плохо отрывались от земли, словно земля была магнитом, а ноги – из железа.
– Здесь нет никого, Николай Федорович…
– Дьявол, что происходит?
– Мы идиоты… – стучала зубами Анюта. – Старушка ведь что-то говорила…
Шапки хвои шелестели над головой. Опустились низко-низко, шуршали, будто наущение проводили. Будь я проклят, но различались отдельные слова, смысл которых оставался за кадром. Кажется, в эту минуту я начал понимать, что такое необъяснимый мистический ужас. Страх без причины – признак дурачины… Деревья раскачивались от порывов ветра, в разрывах между кронами было видно, как пропала голубизна, откуда ни возьмись, набежали тучи, загромоздили небо. Я очнулся, стоя на коленях. Голова гудела, трещала и рвалась. Рядом, беспомощно опустив руки, сидела Анюта – ее лицо то вздувалось, то становилось тонким, обостренным, покрываясь при этом синими пятнами. Корович превращался во что-то размытое, совершающее смазанные колебания. Голова рвалась на осколки – словно меня без скафандра и батискафа сбросили на дно океана. Потекли видения, проявился образ бывшей жены Натальи. Она была такая выпуклая, настоящая, по пояс обнаженная. Кружила вокруг меня, хватаясь рукой за стволы деревьев, улыбалась, и я даже чувствовал запах ее любимых духов – самый настоящий терпкий цветочный запах… А потом Наталья превратилась в Павла Викторовича Булдыгина – сущий скелет, кожа да кости, он подошел ко мне, гремя костями, обнюхал, заглянул в глаза, положил руку на плечо – не рука, а сплошные жилы. «Не ходи туда, Мишка, хреново там, не ходи…» Или мне не знать голос Павла Викторовича – бывшего коллеги по военной прокуратуре и товарища по несчастью? Он взял меня за воротник, приблизился вплотную. Потек сладковатый запах разложения. Что за бред? Меня уверяли, что Булдыгин жив и прекрасно себя чувствует, если не принимать во внимание депрессию и небольшие отклонения в психике…
Я собрал остатки воли, выгнал всех посторонних из головы. Но злые духи продолжали развлекаться. Окружающая реальность превращалась во что-то относительное. Блекли краски – исчезало зеленое, бурое, коричневое, все делалось серым, неинтересным. Альберт Эйнштейн показывал язык. Деревья вдруг куда-то поплыли, сделались волнистыми, земля под ногами – кочковатой. Возникло ощущение, что я начинаю от нее отрываться… Я пытался добраться до Анюты, но она была жидкой, вытекала из рук. Бледнел ее образ, растворялся в дрожащем мареве. Я затряс головой, как припадочный. Вернулась реальность – ненадолго. Анюта корчилась в траве, стонала, Корович вертелся, как на иголках, бешено отдувался, махал руками вокруг лица, словно отгонял стаю ос.
– Веревка… – проскрипел я. – Где веревка? Мы должны привязаться друг к другу…
Я уже забыл, что скрученная веревка висела у меня на поясе! Изрыгая гнусные матерки, я навалился на Анюту, чтобы не пропала раньше времени, обвил веревку вокруг ее талии, сдавил так, что она охнула. Ничего, переживет, много столетий дамы ходили в корсетах, и не такие нагрузки выдерживали… Я судорожно резал веревку, примотал конец к своему запястью, сверху привязал второй обрывок, бросил
