что она незамедлительно вспоминает эпизод из молодости, когда Валька увела на танцах ее кавалера, хотя Валька тоже помнит этот эпизод, но в варианте обратном. А это, между прочим, была история бессовестная и совершенно недостойная.
И хотя кавалер оказался никудышный, досада от тогда произошедшего не избылась. Коварный Валькин поступок не забылся. Словом, они обе разрыдались, наговорили друг дружке массу неприятного, сверкали взглядами, швырялись одна в другую всеми доступными женщинам обидными словами и никогда уже не помирились, не пили больше друг у друга чай, на улице не раскланивались и третьим лицам говорили одна про другую самое нехорошее.
Ворота рая
Входя в бизнес-терминал, N как всегда ощутил характерное предполетное умиротворение — все заранее предопределено, от него ничего не зависит и можно, забыв на пару полетных часов о делах, поразмышлять о постороннем и внеслужебном, тем более что в командировку N летел с новой сотрудницей, приглашенной в фирму за убедительные внешние данные.
Взял он сослуживицу с собой, тоже имея в виду явные ее прелести, поступившие неделю назад в полное его распоряжение.
Перед рамкой металлодетектора она, взбудораженная выпавшей ей в жизни удачей, зашептала: “А спиралька не зазвенит?” Обслуга металлодетектора, шепот приметившая, въедливей обычного стала копаться в ее ручной клади. “М-да…” — подумал N при виде вывернутого на стол содержимого дамской сумочки, никак не совместимого с респектабельностью богатого и влиятельного человека, улетающего к высокопоставленным партнерам, с которыми предстоит оговаривать неслыханные дела, пить драгоценные вина, поедать редкостную еду, словом, прожить неделю в некаждодневной обстановке важных переговоров.
Когда они поднялись по трапу, он был опять спокоен и на нервическую натуру спутницы решил больше не обращать внимания. Привыкнет.
Изумившись роскоши самолетного салона, вдохнув запах кожи поместительных кресел, она, кокетливо поглядев на N, сказала: “Входи же в ворота рая!” — фразочку, которую уже неделю он слышал в ее постели и которую она, как видно, полагала не только обольстительной, но изысканной тоже.
Стюардесса у трапа виду, что знакома с N, не подала, а он, между прочим, с ней однажды уже летел. Других пассажиров тогда не было. Конечно, разговорились. Стюардесса происходила из старой эмигрантской русской семьи. N женщинам нравился, и она пришла к нему в парижскую гостиницу. Все получилось замечательно. Поговорили даже о рассказе Бунина “В Париже”. Увидев ее сейчас, он вспомнил, как гостья, смеясь, рассказывала, что русским пассажирам она представляется “Жанна”, хотя имя у нее другое — он забыл какое — и те сразу начинают напевать некий шлягер, отчего быстро осваиваются. “Однако следует оставаться высокомерной, но чтобы пассажиры этого не заметили!” — добавила она.
Когда стюардесса принесла что-то прохладительное, спутница N поинтересовалась ее именем.
— Меня зовут Жанна, — ответила стюардесса.
“Стюардесса по имени Жанна” — незамедлительно запела спутница N, полагая, конечно, что налаживает правильные отношения с обслуживающим персоналом.
— Обожаема ты и желанна! — с едва уловимой иронией включилась самолетная красавица, ставя перед N порцию “Чиваса”.
И тут появились, а правильней сказать, словно бы возникли новые пассажиры. N совсем забыл, что позавчера ему звонили из корпорации и очень-очень просили разрешить ввиду крайней необходимости лететь в заказанном для него самолете еще двум попутчикам.
До мелочей изощренный интерьер, красавица Жанна, элегантно одетый сам N и расстаравшаяся поездки ради неотразимо выглядеть его спутница — все словно бы потускнело при их появлении.
Господин был безупречен. Само слово “господин” наверняка придумывалось для мужчин с такой осанкой и сединой, столь тщательно одетых, так причесанных и источающих едва уловимый, но отчетливый аромат, описать который, как ни старайся, не получится.
Его партнерша выглядела вообще удивительно и, хотя одета была по-дорожному, наряд ее представлял некую одежную сенсацию, а элегантное достоинство, с каким она держалась, обнаруживало благородство и породу.
Красиво драпирующаяся ее одежда, его дорогой портплед, мягкие, еле уловимые тона материи, идеально соответствующие загорелым обликам обоих, а еще его галстук и ее шляпа из черной соломки, словно бы утонувшая в газовой вуали…
Едва они устроились в креслах (при этом шляпу дама снимать не стала), как у господина зазвонил мобильный телефон и прозвонил что-то удивительно красивое — этакий шкатулочный менуэт, а господин заговорил в него спокойно и уверенно. “Да!” — ответил он кому-то, а потом: — “Нет!” Потом: — “Да!”…
И снова “нет!”. И все звучало непререкаемо, хотя совсем не настойчиво. Когда он говорил свои “да” и “нет”, дама на него поглядывала, словно бы зная, о чем разговор, и эти “да” и “нет” одобряя.
Она так красиво расположилась у своего иллюминатора, что N показалось, будто он где-то такое уже видел. То ли в каком-то фильме, то ли на чьем-то полотне, то ли про нее было написано “дыша духами и туманами она садится у окна”.
Между тем со спутницей N стало что-то происходить. Та незаметными прикосновениями проверила все фрагменты своей прически, особенно пряди, свисавшие по щекам, а потом принялась устраивать подол юбки, то ли натягивая его на коленки, то ли наоборот — уводя от них повыше.
Взглянув на новую пассажирку, N понял, в чем дело. Та никаких корректирующих движений не производила, а спокойно и красиво сидела. Подол своего необыкновенного наряда она никуда не двигала и правильно делала, предоставляя взору необыкновенно красивые колени. Именно — колени.
Где-то он такие тоже видел. Такие же прельстительные и необыкновенные. Или ему показалось? “Что ж, прилетаем не скоро — только что взлетели, можно будет повспоминать”.
Хотя таких коленей он, похоже, не видел никогда… У его же спутницы были коленки.
Покамест стюардесса восполняла поглощаемый им Chivas Royal Salute, а сам N был занят своими мыслями, явно подавленная появлением царственной пассажирки его спутница, чтобы оставаться на уровне достойного общения, громко поинтересовалась у стюардессы:
— Дорогая, каким это образом самолет поднимается и уже не падает? Я просто теряюсь в догадках!
— Что-то связанное с подъемной силой, мадам!
— Господи! И тут подъемная сила?!
— А мы спросим командира.
Пилот говорил по-русски плоховато, но был подтянутый и авантажный. При его появлении спутница N снова поправила на себе все что возможно и особенно тщательно композицию платья на коленях.
— Вы видеть, — показывая в иллюминатор, сказал пилот, — что крыло снизу совсем плоский, а сверху выпуклый?
