— Верно! Как же я раньше не обратила внимания!
— Этот выпуклость гарантировать, когда мы побежали, подъемную сила.
— Выпуклости гарантируют подъемную силу! Как мило! — вовсе оживилась, поворачиваясь от иллюминатора к N, его спутница, а ему показалось, что стюардесса словно бы улыбнулась.
Из дверей кабины выглянула не по-мужски пригожая физиономия второго пилота, черные волосы которого, пропитанные гелем, казались мокрыми, а ресницы были подкрашены.
— Pierre, revenez vite! Je suis si seul sans vous dans les cieux!..
Первый пилот, поклонившись дамам, сразу же ушел в кабину.
— Что он сказал? Что он сказал, Жанна?
— Он пожаловался, — ответила стюардесса, — что ему одиноко в небесах! — и, чтобы отвлечь пассажирку от столь неожиданных слов и обстоятельств, положила перед ней толстенный каталог парижского универмага.
И правильно сделала. Спутница N незамедлительно уставилась в его страницы, но сперва снова глянула в иллюминатор и, чтобы не выпадать из респектабельного разговора, оживленно заметила:
— Облака — точь-в-точь дым, который пускали на концерте Киркорова…
После чего углубилась в каталог, но все же в иллюминатор поглядывала и вдруг сокрушенно призналась:
— Господа, я была не права. Облака — точь-в-точь сахарный снег. Когда я отдыхала в Болгарии, его на пляже турки продавали! До чего похоже! Надо же!
Стюардесса, между тем, приступила к сервировке обеда. Дамы — у каждой нашлись на это свои поводы — обедать отказались, а мужчины — оба согласились.
Господин, положив ногу на ногу и покачивая мягчайшим замшевым туфлем, расположился ответить на вопрос, который N, когда они, обменивались визитными карточками, задал ему, уточняя стоявшее на карточке.
— Моя спутница и я… а она — хочу это особенно подчеркнуть — бесценный мозг нашей фирмы…
— О да! Обворожительный мозг! — согласился N, между тем как объект комплимента мило кивнула ему из-под вуали.
— Так вот, в данный момент моя спутница и я летим к нашим зарубежным партнерам, дабы заняться детальной разработкой новой и, как выясняется к нашей радости, сверхуспешной идеи — спортивных соревнований с применением допингов. Логика столь оригинального замысла проста и оправданна. Что такое рекорд? Это мышцы и нервы человека, сработавшие на пределе. При этом не забудем, что индивидуум невыспавшийся или усталый, голодный или мучимый жаждой, на рекордный взрыв мускулатуры не способен. Почему же, если мы стимулируем активное состояние мышц каждодневным и многократным употреблением разнообразной пищи и всякого питья, непозволительно подпитывать мышцы допингами? Нас же интересует предел телесных возможностей? Конечно, применение стимулирующих веществ необходимо обусловить. Характер и свойства их должны быть строжайше оговорены, а спортивные соревнования следует различать по допинговой дозе — скажем, стимулированные олимпийские игры первого предела, второго предела и т. п.
N, удивившись дерзости, если не сказать авантюрности услышанного, сразу, тем не менее, оценил успешность и финансовые перспективы замысла.
— Это, по нашему мнению, послужит давно уже назревшему оживлению спортивных зрелищ и произведет переворот в спорте, — продолжил господин, покачивая замшевым туфлем. — С деловой точки зрения проект сверхдоходен. Наши партнеры уже приобрели несколько стадионов и проводят консультации с медиками для определения первого порога стимуляции, который, резко повысив достижения, практически не отразится на здоровье спортсменов.
— Невероятно!
— Есть и другие разработки. Поскольку они запатентованы, я могу беззаботно поделиться с вами. Например, “дозволенный офсайт”. Представляете, как он изменит характер и стратегию матчей? Уж точно не меньше, чем введенные в свое время в шахматах рокировка и превращение проходной пешки в ферзя. Скучный и безрезультативный сегодняшний футбол неузнаваемо преобразится. А если вдобавок к этому разрешить игру рукой! Скажем, каждому игроку позволяются в продолжение матча десять “рук” даже при ударе по воротам… И это опять-таки новая идея моей спутницы.
На последних словах, хлопотавшая у столика стюардесса с любопытством посмотрела на изысканную пассажирку.
N между тем поглядывал на прекрасные колени и никак не мог вспомнить на шедевре какого мастера и в каком знаменитом музее видел такие…
— Господа! Господа! Я снова неправа! Облака напоминают вату! Ну, которую в аптеке продают! И прошу ничего такого не думать! — поняв, что ее замечание не совсем уместно, заоправдывалась спутница N, а утонченная обладательница коленей и появившаяся с сигарной коробкой стюардесса едва заметно улыбнулись.
В салоне, между тем, наступило, как оно всегда бывает после самолетного обеда, некое благодушное затишье.
Господин занялся сигарой, его необыкновенная спутница листала оправленную в кожу какую-то книжицу, стюардесса удалилась за свою перегородку, спутница N пылко выписывала из каталога заинтересовавшие ее номера товаров, а сам N, к этому времени правильно наполнивший себя Chivas Royal’ем, поглядывал то в иллюминатор, то на прекрасные колени незнакомки, вызывавшие в нем уже неотвязное теперь беспокойство.
“Как странно, — думал N, любивший после виски погрузиться в разные парадоксальные мысли. — С одной стороны, досконально и безупречно придуманный и продуманный самолет, зал отлета, где не бывает пассажирской сумятицы и неразберихи, сам полет, безмятежный и поднебесный — и все оно рукотворное, заведенное людьми. С другой же стороны — сам человек как таковой и окружающая нас природа. Необыкновенные эти белые сияющие облака, безусловно приносят ангелы — согласен! И — поначалу необыкновенные, тоже наверняка приносимые ангелами — а потом абсолютно скособоченные отношения между нами и нашими женщинами. Даже здесь, в самолете, по-земному запутанные. Надо же было случиться, чтобы моих знакомиц оказалось две. Или их три? Не будь третья такой… — нужное слово нашлось сразу, — до сих пор не встретившейся… А пилота, между прочим, перверсивный его коллега ревнует…
N, как мы уже сказали, женщинам нравился. Его спутница, отрываясь от каталога, нет-нет на него поглядывала. То и дело иронически поглядывала и стюардесса. Еще ему показалось, что, оторвавшись от своей книжицы, раза два глянули из-под вуали глаза дышавшей духами и туманами, колени которой — после “Чиваса” — вообще представлялись ему венцом творенья…
— Ваши впечатления? Пожелания? Может быть, и для нас придумаете что-нибудь необыкновенное? — обратилась к ней у трапа стюардесса.
— О нет! У вас и так все замечательно! И придумывать нечего, хотя… — она мгновение помолчала, — неплохо бы пассажирам в долгих перелетах спать, скажем, в душистом сене… и просыпаться от крика петуха. Виртуального, конечно… Пусть будет сеновал… И чтобы петух на заре…
…Случилось это давным-давно, когда N с сокурсниками ездил в совхоз то ли что-то окучивать, то ли выкапывать. В прощальный вечер пили из граненых стаканов “Солнцедар” и горланили у костра песни. Были студенты из других институтов, и он обратил внимание на худенькую девушку — по виду совсем девочку. На ней был не достигавший коленок трогательный сарафан. На коленки он и загляделся. Ему показалось, что ничего красивей не бывает, и поэтому студент N решил раскупорить тщательно сохраняемую бутылку голландского не то джина, не то ликера, добытую в магазине “Березка”. У содержимого бутылки был могучий вкус малины. “Как малиновый кисель!” — удивилась девочка с коленками, беззаботно допивая полстакана. Голландский алкоголь ее нокаутировал. Потом на сеновале, лежа рядом с ним, совершившим свое, она, захлебывалась слезами и отчаянно рыдала. Потом уснула, но во сне всхлипывала и вздрагивала. Утром их разбудил петух, и девочка сразу тихо и безутешно заплакала. Успокоить ее не получалось, и он ушел, так и оставив ее плачущей…
Больше они не виделись.
До сегодняшнего самолета…
