известно, утопающий хватается и за соломинку.
Вернувшись к сержанту, Верещагин отстегнул автоматные ремни. Быстро и сноровисто он наложил жгуты на перебитые ноги солдата. Эта мера хоть на какое-то время должна была остановить кровотечение.
Васильев громко в забытьи застонал.
– Тихо, Василий Васильевич, – с почти материнской лаской произнес капитан.
Его пропахшая порохом ладонь прикрыла губы сержанта. Со стороны, откуда они пришли, послышался шорох камнепада. Кто-то шел по склону. Верещагин прислушался. Люди переговаривались между собой, перемежая чеченские и русские слова. Свободной рукой капитан взвел затвор. Положив возле бедра автомат, Верещагин достал из карманов «разгрузки» оставшиеся гранаты. Потом он быстро обыскал карманы сержанта, извлекая из них последние запасы.
Внезапно голоса смолкли. Люди, добравшиеся до выступа, что-то рассматривали. Вдруг один пробасил с властными нотками в голосе:
– Борз!
Второй незамедлительно откликнулся:
– Ты смотри, Ахмед, действительно, сдохший волк. – Через секундную паузу боевик, говоривший на чистом русском языке, попросил: – Пошли отсюда! Чего падаль рассматривать…
– Это не падаль! Это волк. Все ночхой произошли от волков. А вы, русские, от собак и свиней.
– Ага, – весело согласился невидимый наемник. – Мы от свиней, чукчи от моржей, арабы от верблюдов, а америкосов вообще Бог вылепил из жевательной резинки… Пошли, Ахмед, пора сматывать удочки. И так Сулейман с катушек слетел от бешенства: груз упустили, людей потеряли. А тут еще Сулейман какую-то зажигалку обронил.
– Новую купит, – пробасил боевик.
По удаляющимся шагам Верещагин понял, что боевики уходят. Их укрытие осталось необнаруженным. Более всего капитану хотелось выбраться из каменной норы, передернуть затвор автомата и всадить в спину боевикам длинную очередь. Но Верещагин знал, что бесполезный героизм такая же паршивая штука, как и патологическая трусость. Чтобы побеждать на войне, нужно соизмерять свои возможности с обстоятельствами. А обстоятельства были не в пользу двух уцелевших десантников.
Внизу догорала колонна, возле которой крутились несколько бородачей. Главные силы банды уже отошли в лес, чтобы по тайным тропам уйти к своим волчьим логовам…
Через несколько часов ночь отступила.
Сначала алый клин восходящего солнца вспорол горизонт, окрашивая верхушки гор в розовый цвет. Затем над изломанной линией верхушек показалось и само светило.
Солнце безразлично взирало на расстрелянную колонну.
Где-то за горизонтом раздался клекот винтокрылых машин. Этот звук нарастал, эхо металось между каменными стенами ущелья. Вертолетчиков подняли по тревоге после того, как офицер с позывными Таможенник не вышел на связь. Пара боевых вертолетов, прозванных в войсках «крокодилами», пролетела над местом сражения. Пилот головной машины, заметив спускавшихся по склону людей, пошел на вираж. Описав круг, «вертушки» зависли над дорогой. Из них в вихре поднятой пыли выпрыгивали бойцы.
Капитан Верещагин сидел на обочине. Его руки поддерживали голову раненого сержанта. Глаза капитана были красными от усталости, боли и ненависти.
Когда десантировавшиеся с «вертушек» бойцы подбежали к нему, капитан поднял голову.
– Раненого – в «вертушку»! Быстро, – приказал Верещагин и, помолчав, добавил: – Здесь больше некого спасать.
Глава 4
Расследование обстоятельств гибели колонны вела группа офицеров военной контрразведки, прокуратуры и особого отдела.
В силу специфики профессии эти люди никому не доверяли. На каждого, кто попадал к ним в руки, они смотрели как на затаившегося врага, которого надо непременно разоблачить или уличить в преступных замыслах. Тяжелая наследственность сталинских времен крепко въелась в мозги контрразведчиков.
Конечно, среди них были глубоко порядочные, честные офицеры, но Верещагин с такими не сталкивался. Он вообще по жизни мало общался с людьми из этих сфер. Боевой офицер не то что брезговал водить дружбу с мастерами заплечных дел, но инстинктивно опасался прокурорских работников – раскормленных типов, заседающих в военном трибунале, особистов, плетущих свои сети в тиши кабинетов, и тому подобной братии. Верещагин понимал, что они делают необходимую работу. Кто-то должен разгребать грязь, ловить предателей и выявлять оборотней, продающих боевикам оружие. Но слишком часто эти ребята рубили головы, что называется, сплеча. Слишком часто с их подачи шли под трибунал понюхавшие пороху солдаты и офицеры. А этого капитан Верещагин служителям закона и хранителям государственных тайн простить не мог.
Поэтому вошедшего в комнату следователя он встретил не слишком приветливо.
Сухощавый следователь, похожий на некормленую борзую, брякнулся на раздолбанный табурет. Следак выглядел неважно. Его изрытое оспой лицо выражало высшую степень усталости и отвращения к окружающей действительности. Форма без знаков различия висела на служителе закона точно разукрашенный разводами мешок. Вообще он производил впечатление давно и жестоко пьющего человека.
Разложив на столе бумаги, следователь Морозов достал пачку сигарет.
– Кури, капитан, – предложил он.
Верещагин, севший с противоположной стороны стола, негромко заметил:
– Может, для начала поздороваемся?
Замечание утомленный по жизни следак воспринял вяло.
– Здравствуй, Верещагин. Не думал, что «десы» такие воспитанные, – скрипучим голосом пробормотал Морозов. – Не любишь ты меня.
– Я йогурт люблю. С удочкой на берегу реки обожаю посидеть. Вот хамства действительно не переношу. Кроме того, вы ведь не дама приятной наружности, чтобы вам симпатию высказывать, – парировал капитан.
Следак, расстегнув верхние пуговицы, помассировал горло с выступающим кадыком. Закончив процедуру, он откашлялся, как обычно делают заядлые курильщики, сплюнул в стоявшую рядом со столом пластиковую урну и вновь заскрипел:
– Сколько уже беседуем, а контакта не получается. Я же разобраться пытаюсь. Дело ведь серьезное. Колонна уничтожена. Обстоятельства проводки колонны туманны. Из команды уцелели только двое. Ты и сержант Васильев.
Последнее замечание резануло капитана по сердцу. Он даже привстал со стула.
– Виноваты, извините. В следующий раз обязательно лоб под пули подставим. К «грузу 200» вопросов не будет?
Слова капитана задели следователя. Он привстал, опрокинув ногой мусорку. Опираясь руками на жалобно скрипнувший стол, Морозов произнес:
– Сядь, капитан! Никто тебя под пули не гонит. Сейчас не сорок первый год. И я не командир заградительных отрядов. Уцелели, и слава богу. Но в произошедшем разобраться надо. Слишком много неувязок в этом деле. – Смягчив тон, следователь, уже не впервой беседовавший с Верещагиным, попросил. – Ты не гоношись. Мы ведь не в тюремной камере разговариваем…
Опускаясь, десантник буркнул:
– Утешили.
– Но расклад хреновый, – продолжал следак. – На нас «сверху» давят, требуют найти крайнего. Ты же в армии не первый год. Понимаешь, что главное – найти крайнего. Отчитаться перед начальством о выявленных недостатках и наказании виновных.
Верещагин, раздраженный философствованием собеседника, сыпанул пригоршней вопросов:
– Вот «сверху» и начинайте. Кто колонну в экстренном порядке по непроверенному маршруту отправил? Кто без разведки и без прикрытия с воздуха идти приказал? Кто, наконец, нарушил все писаные и неписаные инструкции? Почему в машинах вместо всякой хренотени оказались испытательные образцы самого
