материального благополучия семьи.
Квартира в Москве и «Жигули» седьмой модели были единственной весомой наградой Родины для Владимира Петровича. И то получить квартиру отставному офицеру погранвойск помогли более удачливые сослуживцы, дослужившиеся до генеральских чинов и высоких должностей.
Перед павловской реформой, сожравшей сбережения миллионов честных граждан Страны Советов, Владимир Павлович успел прикупить дачу в ближнем Подмосковье. На ней Верещагин-старший все время что-то мастерил, выращивал изумительно хрустящие огурчики, полный набор произрастающих в здешних широтах овощей и море цветов. Огурцы шли на засолку, овощи съедались в свежем виде и консервировались, а цветы он аккуратно срезал и отвозил на могилу жены. Многие из соседок по даче заглядывались на хозяйственного отставника, но Владимир Петрович оставался непоколебим.
Он не боялся, как многие люди его возраста, остаться один. В конце концов, дети выбирают свои дороги. Мешать им, проявлять эгоизм и погружаться в старческий маразм Владимир Петрович не собирался. Он ни слова не сказал, когда сын подал документы в Рязанское училище. Он не стал стучать в кабинеты высокопоставленных друзей, когда Павел отправился в Чечню. Старый служака имел свои представления о воинском долге и офицерской чести. Менять их на склоне лет Владимир Петрович не собирался.
Но с дочерью все складывалось по-другому.
Катя была точной копией матери. Такая же худенькая, непоседливая, с короткой стрижкой темно-русых волос и взрывным характером, она до боли напоминала Владимиру Петровичу безвременно ушедшую супругу. К тому же Катерина была поздним и долгожданным ребенком. А таких, как известно, любят с утроенной энергией. Поэтому решение отправиться в Чечню по призыву проправительственной организации вызвало у Владимира Петровича шок.
– Кто-нибудь из начальства этих, как их там, «Пьющих вместе» едет в Чечню? – полосуя ножом отбивную, ехидно вопрошал Владимир Петрович.
Екатерина, накладывая брату салат, еле сдержалась:
– Не пьющих… Организация называется «Действующие вместе». И в ней собралась нормальная молодежь, которая хочет жить в нормальной стране.
Вспомнив о последней шумной акции организации, устроенной на одной из московских площадей, Верещагин-старший заметил:
– Нормальные, как ты изволила выразиться, организации книги на площадях не рвут и костры из них не устраивают. Последней «нормальной» организацией, устраивающей подобные действа, был немецкий гитлерюгенд. Для Германии, между прочим, потом это все очень плохо закончилось.
От возмущения Катя поперхнулась. Откашлявшись, она не слишком уверенно зачастила:
– Не передергивай, пожалуйста! Ничего они не сжигали. Обменяли на русскую классику несколько дешевых детективов и парочку произведений сомнительных авторов, вот и все.
– Сжигали, сжигали… Я сам по телику видел. Омерзительное зрелище. Еще унитаз гигантский соорудили, шутники долбаные. Их бы ко мне на заставу, на Уссури. Отхожие места чистить. Ишь чего удумали – книги рвать! Из таких хорьков потом замполиты и вырастают. – «Замполит» в устах Владимира Петровича было самым страшным ругательством. Он, бывший строевой офицер, терпеть не мог бездельников, привыкших работать исключительно языком. – Я сам в состоянии разобраться, что читать, а что не читать. Не им, молокососам, решать.
– А молодежь? – нервно постукивая вилкой по краю тарелки, поинтересовалась Катя.
Отец тут же парировал:
– А молодежь и так ни хрена не читает. Она в «ящик» целыми днями пялится, по подворотням пиво пьет или на компьютере играется. Так что твои «Пьющие вместе» фигней занимаются.
Завершив тираду, Владимир Петрович достал пробку из горлышка хрустального графина, взболтнул его, наблюдая, как в водке образуется вихрь из пузырьков. Наливать водку в праздничный сосуд его приучила жена. Этой привычке Верещагин-старший не изменял.
– Ну, давай, сынок, вздрогнем.
Поднимая рюмку, Павел отметил про себя, что отец пока держится молодцом. Иные в его возрасте выглядят глубокими стариками.
«Сказывается армейская закалка», – подумал он.
Спокойному употреблению алкоголя помешал насмешливый девичий голосок.
– Это вы пьете каждый вечер за ужином. А мои коллеги вообще не употребляют. В организации сухой закон, – с чувством превосходства заявила Катя.
Медленно осушив рюмку, глава семьи сделал глубокий выдох, закусил хрустящим огурчиком, после чего спор возобновился с новой силой.
– Наивная, – с чувством человека, познавшего жизнь, произнес Верещагин-старший. – Может, твои приятели и не пьют. А вот руководители этой конторы бухают всенепременно.
Катя встрепенулась:
– Ты откуда знаешь?
Раздражение Владимира Петровича росло пропорционально выпитому.
– Начальники в России не могут не пить. Традиция такая. Непьющий начальник – такая же несуразица, как еврей-оленевод. А таких, как известно, в природе не существует. Так что твои палачи книг наверняка балуются крепкими напитками. Вам, наивным, втюхивают всякую ботву про патриотический долг, здоровье нации, возрождение страны. Посылают сопляков черт знает куда, а потом красуются в телике с довольными рожами. Хотят чеченов учить, пусть сами и едут.
Поняв, что пора вмешаться, Павел прервал отца:
– Хватит, папа. Катя – взрослый человек, и ей пора научиться принимать самостоятельные решения.
Не ожидавший такого поворота, Верещагин-старший задохнулся от возмущения.
– Я думал, что хоть ты меня понимаешь. Ты же видишь своими глазами, что там происходит. Сестру в мясорубку отправляешь… Ну, Пашка, не ждал от тебя такого.
Хлопнув еще одну рюмку водки, отец демонстративно удалился на кухню. Было слышно, как он громко хлопает дверцей шкафа, в котором хранился запас сигарет.
Владимир Петрович курил исключительно сигареты без фильтра, вставляя их в короткий янтарный мундштук с растрескавшимся наконечником. Все новомодные фильтры, снижающие количество никотина, попадающего в организм, он отвергал. Даже теорию собственную выдумал, что чем табак дешевле и злее, тем он безопаснее. Но надрывный кашель, мучивший Верещагина-старшего, свидетельствовал об обратном. Вот и сейчас он зашелся в очередном приступе.
Подождав, пока отец выйдет на балкон, Павел сказал сестре:
– Там действительно опасно.
– Догадываюсь, – улыбнулась Катя.
– Тогда зачем ты туда едешь?
Минуту подумав, девушка ответила вопросом на вопрос:
– Ты рисунки чеченских детишек видел?
– Нет.
– На них только взрывы, трупы, горящие дома. Они, кроме войны, ничего не видели. Кто-то же должен их убедить, что есть другая жизнь. Жизнь, где не стреляют. Где не боятся зачисток. Что есть города, в которых улицы состоят из домов, а не из развалин.
Павел вздохнул:
– Наивная.
– Возможно…
Поняв, что сестру не переубедить (упрямство было семейной чертой Верещагиных), Павел отодвинулся вместе со стулом от стола. Он сидел, раскачиваясь на задних ножках стула так, как любил это делать в детстве.
– И когда отправляетесь? – спросил он, глядя мимо сестры.
– Скоро. Через четыре дня, – ответила Катя.
Только тут он посмотрел на сестру. В глазах девушки мерцал огонек решительности, который никому не было дано погасить.
