– Можно поймать их на пересменке, когда они придут за новой расстрельной партией, – предложил Игнатий.
– Вы пробовали когда-нибудь совершить глупость? – спросил Спокойный. – И не пытайтесь. Глупости совершаются сами.
По всей вероятности, общение с нами пошло ему на пользу – несмотря на сильный польский акцент, по-русски он говорил правильно.
– Если перемахнуть через забор и одновременно напасть на часовых...
Я не закончил свою мысль.
– Ничего не выйдет, – отмахнулся Спокойный. Только сейчас я заметил, что он уже немолод – морщины, изрезавшие его лицо, обозначились отчетливее.
– Но ведь кто-то должен знать, где хранятся деньги, – подала голос Даша.
Действительно, неужели никому не известно о местонахождении казны? Я так и не сумел вытянуть из Миледи эту тайну.
– По-видимому, учитель не сказал им ничего, – предположил Игнатий. – Даже под пытками.
– Наверное, он уже мертв, – сказал Спокойный.
– Да. Иначе бы они не взялись за нас, – согласился я.
– В живых они не оставят никого. Даже если получат деньги, – убежденно произнес Спокойный.
– Почему вы так уверены? – вновь затрепетала Даша.
– Здесь собрались могущественные люди. Они будут мстить. Террористы хорошо понимают это.
– Неужели нет никакого выхода? – едва не плача, спросила она.
– Наверное, есть...
Сказав это, Спокойный надолго замолчал.
– Я хочу в туалет, – пропищала Даша.
– А это мысль, – одобрительно заметил Игнатий. – Пусть сходит сначала она, а потом попросимся мы с тобой.
Но на просьбу Даши выпустить ее из клетки охранник ответил издевательским смехом.
– Только через минет, – сказал он. – Не хочешь – ходи под себя.
Даша испуганно забилась в самую гущу толпы.
– Лучше я потерплю, – сказала она, пробравшись к нам.
– Я согласна, – раздался хорошо знакомый мне голос. Принадлежал он Светлане.
– Никаких туалетов до утра. Приказ командира, – усмехнулся бандит, явно ее заприметивший. – Но тебе, голуба, я готов сделать исключение...
Ровно через два часа, как по секундомеру, в колизей пришла дежурная смена из трех террористов. Они вскрыли панкратион, отобрали еще пятерых монахов (в клетке остался всего один) и передали их тройке, которая охраняла нас до полуночи. Несчастные были уведены в монастырь, где разделили участь своих собратьев.
– Скоро примутся и за нас, – сказал Спокойный, по-прежнему сохранявший завидное самообладание.
– Вы как хотите, а я лезу через ограждение. Хоть одного придушу, – твердо сказал Игнатий.
– Стой, – рука Спокойного легла на его плечо. – Не торопись. Скоро они за нами придут.
– Ты предлагаешь...
– Нас как раз пятеро. Ты останешься с Дашей. Что бы ни случилось.
Пожалуй, в этом что-то было, какое-то рациональное зерно. Игнатий, не вполне оправившийся после схватки со львом, стал бы слишком легкой добычей для террористов, тогда как мастера восточных единоборств, вместе и по отдельности, представляли собой грозную силу.
– Возможно, помощь к нам придет с другой стороны. Мой друг – Черная Маска – на свободе. Но это не значит, что мы должны сидеть сложа руки.
– Ты уверен, что на него можно положиться? – спросил Спокойный.
– Да. Он наверняка уже здесь, – сказал я.
– Осталось полтора часа. Давайте уступим наши места тем, кто нуждается в отдыхе.
Спокойный направился к выходу, остальные последовали его примеру. Охранник, заметив какое-то движение в клетке, дал длинную очередь поверх голов. Пули зацокали по прутьям решетки. Вскоре все стихло.
Прошло не меньше двух часов. За нами никто не приходил. Охранявшая нас тройка засела в колизее всерьез и надолго – в задачу ее входило бдить до рассвета, не иначе. Это осложняло ситуацию. С первыми лучами солнца бандиты будут здесь – в количестве никак не меньше десяти-пятнадцати человек. Тогда нам придется туго и наши мечты о скором освобождении рассеются, как утренний туман. Где же Садовский? Если мой друг вновь попал в лапы террористов, что вполне возможно, то он, а следовательно, и все мы – обречены.
Мигель де Унамуно как-то сказал: «Не что иное, как открытие смерти приводит нас к Богу». Эта мысль казалась мне слишком простой и очевидной, чтобы подвергать ее сомнению и отрицать связь между смертностью человека и божьим промыслом. Как бы то ни было, смерть в деле веры не последняя союзница Бога, даже если предположить, что она – выдумка дьявола, одно из наиболее важных последствий отчуждения мира от Бога. «И заповедал Господь Бог, говоря: от всякого дерева в саду ты будешь есть, а от древа познания добра и зла не ешь от него: ибо в день, в который ты вкусишь от него, смертию умрешь». И это сказал Он, для Которого человеческая свобода прозрачна и все, что случится после грехопадения, существует предвечно. Да, Бог не сотворил смерти, но «создал человека для нетления и соделал его образом вечного бытия своего». Однако что такое религия без угрозы небытия? И что такое смертный человек перед лицом Бога, как не абсолютно зависимый элемент мироздания? Где свобода, если человек смертен? Человек принуждаем к вере неизбежностью смерти. Иные философы и богословы, те, кого я называю адвокатами Бога, склонны считать смерть чуть ли не благодеянием Бога, избавляющим человека от земных мук и «дурной бесконечности». Но и в этом благодеянии нет места для человеческой свободы, для непринудительного выбора. Есть только арена борьбы, панкратион, где человек может противостоять как Богу, так и дьяволу, крохотный островок для бунта и отчаяния. Более тонкие адвокаты Бога утверждают: спасутся все. Но этого не утверждает сам Бог. Кому верить?
– Ты веришь, что когда-нибудь умрешь? – спросил я у Игнатия. Нас никто не слышал. Точнее, к нам никто не прислушивался: Даша дремала, Спокойный медитировал, остальные не понимали по-русски.
– Не могу ответить однозначно. Все в руках божьих. «Говорю вам тайну: не все мы умрем, но все изменимся, вдруг, во мгновение ока, при последней трубе».
– Я всегда недоумевал, как и почему во мне уживаются две уверенности, в общем, взаимоисключающие одна другую: во-первых, что я смертен и когда-нибудь умру и, во-вторых, что я бессмертен и не умру никогда.
– Чаю воскресения из мертвых к жизни будущего века. Человек никогда не смирится с тем, что он когда-нибудь умрет.
– Тогда отчего люди верующие не хотят и боятся умирать? Это ведь так замечательно – лег и умер. Почему они не спешат узреть Бога? Не торопятся встретиться с ним? Скажи, Игнатий, есть Бог или нет его?
– А ты как думаешь? – спросил протоиерей.
– А черт его знает. Да, вот оно. Неизвестность. А смог бы ты, к примеру, любить Бога, если бы он не обещал тебе ни жизни вечной, ничего? Если бы сказал: умри за веру, и будет стоять Царство Божие, но без тебя?
– Возможно, так и будет. Не думаю, что я достоин предстать пред его очи. Но мы опять возвращаемся к разговору о гарантиях. Гарантии может дать только похоронная контора. Мы все действительно умрем. Но кто-то воскреснет. «Ибо если мы соединены с Ним подобием смерти Его, то должны быть соединены и подобием воскресения».
– Все это лишь предположения. Нам мало получить доказательства жизни вечной, но необходимо, чтобы мир, в котором мы живем, был устроен на справедливых началах. Ты помнишь, что сказал по этому поводу Пушкин? Нет правды на земле, но правды нет и выше...
– Это, кажется, Сальери.
