Ты хорошая. Ты мне нравишься. — Она обнимает одной рукой меня за шею и провозглашает, обращаясь ко всем сидящим за столом: — Она мне нравится! — Но им это все равно.
— Официант! — Беверли вцепляется в проходящего мимо служащего и заказывает еще один мартини.
— Ты уверена, что хочешь его? — спрашиваю я.
— Никогда нельзя быть ни в чем уверенной. Я открою тебе один секрет. Я испугана насмерть. Только мистер Мартини может мне помочь. — Речь ее становится отрывистой, и она с трудом пытается сфокусировать свой взгляд на мне. — Ты заметила, — продолжает она, — что с нашими коллегами что-то не так? Что-то не так в этом шикарном обществе, частью которого ты становишься. Они не едят. Они пьют только темно-красную жидкость. Они тощие, бледные лунатики, шикарные дамочки, великолепно смотрящиеся в черном. Кто они такие?
— Модели. — Я смеюсь.
Ей почему-то не смешно. До меня вдруг доходит:
— О, ты, наверное, о той чепухе, которую пишет «Наблюдатель»?
— Это не че-пу-ха! Эт-то прав-вда!
— Не может быть, — говорю я, хотя почти верю ей.
Она наклоняется ко мне и понижает голос до шепота:
— Ты кажешься довольно милой, хотя и одна из них. Поэтому я расскажу тебе кое-что, только тебе — больше никому…
Мне не по себе, да и голос Беверли стал более трезвым.
— Лиллиан Холл — вампир. Она приехала из Европы и привезла большую часть персонала с собой. Они все мертвецы. Каждому из них более ста лет. Они убивают людей, чтобы оставаться вечно молодыми. А когда хотят привлечь в свой клуб новичка, то сначала убивают его, высасывая свежую кровь, а потом каким-то образом — вуаля! — тоже превращают в вампира.
Она делает глоток мартини.
— Вот скажи, ты видела, чтобы они ели или пили что-нибудь, кроме кроваво-красного, или пользовались туалетом? Уверяю тебя, ни один из них никогда не пользовался сортиром по назначению.
Я не знаю, что сказать. Она имеет доступ к служебному туалету?
— Я провела собственное расследование целой вереницы странных смертельных случаев, произошедших с людьми из модной тусовки. Сначала они становятся бледными. Их волосы тускнеют, ногти искривляются и слоятся. Иногда у них обнаруживается необъяснимая тяга к несъедобным вещам, например, глине и бумаге…
— Это называется геофагия, своего рода извращение, — рассеянно замечаю я. — Признак сильной анемии. А ломкие ногти становятся вогнутыми, превращаясь в маленькие «ложки», при койлонихии.
Беверли словно и не слышит моих комментариев:
— Все это объясняется только одним: эти несчастные — жертвы вампиров.
У меня кружится голова. Инстинктивно сделанный глоток «Кровавой Мэри» только усиливает мою дезориентацию. Вампиры не существуют. Бедняжка Беверли Грант выжила из ума. Поразительно, что даже в наше время находятся такие невежи — все подозрения моей сильно подвыпившей соседки по столу легко объясняются с медицинской точки зрения.
— С ума сойти, — громко говорю я.
— Ты мне не веришь? — вскидывает она голову.
— Ну, не очень, — признаюсь я.
— Ладно, смотри. — Беверли приподнимает свои длинные темные волосы и показывает мне шею и зону ключицы. — Кровососы, которых ты до поры до времени считаешь своими новыми друзьями, кусают тебя именно сюда… А еще вот сюда. — Она похлопывает по своим запястьям, по животу и в области паха, где проходят крупные кровеносные сосуды. Я пью столько мартини, потому что жутко боюсь, что кто-то из персонала догадывается, что я знаю о них. У меня отличное здоровье. И пока что на мне нет никаких отметин. Но если я загнусь, как та маленькая собачка — да, я все про это знаю, — ты будешь знать, что на самом деле произошло.
Беверли чудом удерживается на своем стуле, раскачиваясь во все стороны, а мы еще даже не приступали к десерту.
— С тобой ничего не случится, — Я кладу руку ей на плечо пытаясь успокоить. — За исключением похмелья.
— Если бы только это. Мне страшно. Я подозреваю, что они просматривают мою электронную почту. А иногда вечером мне кажется, что кто-то преследует меня.
— Это тебе только кажется. Я провожу тебя до такси. Беверли лучше отправиться домой, пока она еще в состоянии передвигать ноги.
Двадцать воздушных поцелуев плюс один недовольный водитель такси — и я возвращаюсь на вечеринку.
В дверях сталкиваюсь с Джеймсом, и тут же все мысли о вампирах напрочь вылетают у меня из головы. На сегодня его работа закончена — большая камера спрятана в громоздкую черную сумку на ремне, перекинутом через плечо.
— Я думал, ты совсем ушла, — говорит он.
— Нет. — Неужели он искал меня? — Ты уходишь?
— Я мог бы выпить еще бокальчик. — Его щеки раскраснелись, а на пухлых красных губах темнеет полоска от красного вина. Интересно, сколько бокальчиков он уже пропустил? Я иду за ним к бару, который, пока продолжается обед, пустует.
Он заказывает вино. Я — еще одну «Кровавую Мэри», обещая себе не пить ее, поскольку мне уже хватит.
Мы болтаем о вечеринке, о работе, о разной чепухе. Обед заканчивается. Из соседнего зала доносятся звуки песни, которую исполнял какой-то музыкальный ансамбль.
Джеймс ухмыляется:
— Знаешь, по поводу твоих фотографий, которые я сделал… Ну ты еще говорила, что нефотогенична…
— Ну и…
— Они классные!
Его темно-золотистые глаза совсем близко. Мы сидим на барных табуретах лицом друг к другу. И мои колени — между его коленей, мои ступни стоят на подножке его табурета и наоборот.
— Спасибо.
— Извини, если я неадекватно вел себя.
— Я этого не заметила, — не моргнув глазом лгу я.
— Да заметила, заметила. Ты так молода и еще многого не знаешь. Ты намного моложе, чем я.
— Неужели? Сколько тебе лет, двадцать семь? Мне в марте будет двадцать три. — Я прикинула его возраст, учитывая год окончания колледжа.
Эту информацию я почерпнула из «Гугл».
— Я мог бы привести контраргументы, — печально говорит он.
Мы так близко наклонились друг к другу, что наши носы почти соприкасаются. Я вижу отдельные золотые крапинки в его глазах.
— О, черт, — говорит он и обнимает меня за шею.
Наши губы сливаются в поцелуе. Он обалденно целуется. Я абсолютно счастлива. А затем он берется снизу за мой табурет и подтягивает его поближе вместе со мной и опять целует меня. Я на верху блаженства.
Он берет меня за подбородок и смотрит в мои глаза. Я вцепляюсь в воротник его рубашки.
— Ты что? Здесь полно наших сослуживцев!
— Да. — Он снова целует меня. — Это плохо. Знаю, что плохо.
Хотя мне и не хочется, я отодвигаюсь.
— Неудобно.
— Хочешь, уйдем отсюда? Ты можешь вернуться в Бруклин вместе со мной. Обещаю быть
