— Тебя там не было, — сквозь зубы цежу я.
— Она твоя мать, Уильям! — упрямо твердит Бэт. Бывают времена, когда я просто ненавижу жену.
— Отмени.
— Не могу, это было бы…
— Я сказал — отмени!
— Пожалуйста, Уильям. Если с ней что-нибудь случится, а ты даже не успеешь…
— Разве ты не опаздываешь на занятие? — холодно спрашиваю я.
Она открывает рот, желая возразить, но передумывает. Отвернувшись, я так стискиваю ладонями поручень плиты, что костяшки пальцев белеют. Спустя несколько секунд раздается тихий щелчок задней двери.
Двадцать лет — а я по-прежнему ощущаю металлический запах свежей крови.
Это случилось всего за несколько месяцев до встречи с Бэт (не сомневаюсь, что шарлатаны-астрологи нашли бы тут связь, однако залетела-то она не от псевдопсихологов, а от меня). К тому времени папа — жертва триумфа Тэтчер над шахтерскими профсоюзами — уже три года сидел без работы. Он был адвокатом в маленьком городке Ноттингемшира, зарабатывал на жизнь составлением завещаний и улаживанием мелких разногласий. Когда шахтерам оказалось нечего завещать и не за что бороться, папина контора развалилась почти в одночасье.
Это его погубило. За неделю он состарился на двадцать лет. В собственных глазах он был конченый человек — без цели в жизни, без надежды.
Три года он сидел в кресле, уставившись в пустоту. Я привык вести с ним односторонние беседы — как выяснилось, весьма полезные.
Моя мать (чье агентство недвижимости стало только крепче и сильнее, когда появился рынок купить- чтобы-сдать) изо дня в день насмехалась над папой, не упускала случая унизить его. Бесполезный. Безнадежный. Ничтожный. И зачем я только вышла за тебя? Я же всегда знала, что ты ни на что не способен. Папа сказал, что она ни за что не отстанет. Что она, черт ее побери, никогда не отстанет!
Когда папа позвонил мне утром на свое шестидесятипятилетие, я сразу понял: он прощается. Я знал — и, черт возьми, ничего не мог поделать.
Папа сказал, что любит меня, и положил трубку, а я прыгнул в машину и помчался, будто меня гнали адские псы. Тогда я жил в каких-нибудь десяти минутах езды от родителей. Я почти успел. Мне почти удалось.
Я услышал выстрел, сворачивая на подъездную аллею.
Даже и не представляешь себе, сколько крови и мозгов вмещает человеческая голова, пока не увидишь, как разлетится голова твоего отца, залив пол, и стены, и потолок, и двери, и окна твоего родного дома.
— Пап! Ты собираешься готовить стейки — или я отдам их Каннелю!
Я подпрыгиваю от неожиданности. В руках размягченная кровавая плоть.
— Я передумал. Как насчет ужина из китайского ресторана?
Кейт пожимает плечами.
— Найди мне меню, я позвоню и закажу что-нибудь с доставкой на дом. Можешь скормить мясо собаке, только маме не говори. Что нужно Флер?
— Ничего особенного.
Кейт отступает, прячется в дверном проеме, теребит плетеный браслет — точь-в-точь как мать.
— Пап, можно я поговорю с тобой кое о чем? Только обещай не выходить из себя.
Господи Боже мой, она беременна.
— Пап, я не беременна, если ты об этом подумал, — раздраженно продолжает Кейт. — У меня серьезное дело.
— Отлично. Я весь внимание.
— Пап, дело в том, что скоро я должна подавать заявление в университет, а нам пока так и не удалось…
— Так ты уже выбрала себе что-нибудь подходящее? Думаю, я остановлюсь на сладко-остром супе, а потом чоу-мейн из говядины…
Кейт вырывает меню у меня из рук.
— Пап, ну зачем ты всегда так поступаешь? — выкрикивает она. — Всякий раз, когда я пытаюсь с тобой об этом поговорить, ты делаешь вид, что этого никогда не случится! Мне уже не двенадцать лет!
— Я это знаю, — вздыхаю я.
— Ну, послушай, пап, — умоляет Кейт. — Я не хочу продолжать сражаться с тобой, но ведь ты не даешь мне выбора. Иногда мне кажется, что я не могу здесь дышать. Оставь мне немного пространства.
Я пододвигаю себе стул и тяжело опускаюсь на него.
— Ладно, Кейт. Давай поговорим.
— Меня интересует журналистика, — твердо говорит она.
— Но ведь у тебя так здорово идут естественные науки! Ты же вроде хотела стать врачом!
— Врачом я хотела быть, когда мне было, типа, лет семь, пап!
— Ладно. Все равно научная степень была бы намного полезнее…
— Папа! Я хочу стать журналисткой.
Мой взгляд останавливается на ее сжатых зубах, решительном развороте плеч — и я вдруг осознаю, кого она мне напоминает. За несколько лет до смерти папы у меня была точно такая же битва с матерью. Я отказался заняться ее имущественным бизнесом и выбрал «бесполезную» профессию историка.
— Пусть будет журналистика, — жизнерадостно соглашаюсь я. — Не знаю, какие факультеты готовят лучших журналистов, но мы это с легкостью выясним…
— Не в Оксфорде, пап. И не в Кембридже тоже, — торопливо добавляет Кейт.
— Понятно. Ну, во всяком случае, если ты останешься в Лондоне, мы будем часто видеться…
— Я хочу поступать в Нью-Йоркский университет.
— Нью-Йоркский университет? Но ведь он же в Нью-Йорке!
— Не может быть, Шерлок, — бормочет Кейт себе под нос. — Пап! Он же готовит лучших в мире журналистов. Быть может, я и не поступлю, но я правда хотела бы попробовать. У меня неплохое портфолио — я была редактором школьной газеты и еще писала в колонку местных новостей. А если летом мне повезет и у меня будет солидный опыт работы — например, в «Мейл» или вроде того — я могла бы…
— Кейт, это же Нью-Йорк! Нет. Боюсь, вопрос больше не обсуждается.
— Бена ты бы отпустил!
— Бен — совсем другое дело.
— Почему?
— Бен способен сам о себе позаботиться. А вот девушек грабят, насилуют и убивают. Может, это несправедливо, но это так. Мой ответ — «нет», Кейт.
— Пап! Мне скоро восемнадцать. Ты не можешь помешать мне…
— Это верно. Но поскольку за твое образование плачу я, у меня есть право голоса в данном вопросе. И на Нью-Йорке я ставлю крест. У нас в Англии полным-полно хороших университетов. Тебе вовсе не нужно лететь на другой конец света…
— А тебе никогда не приходило в голову, что мне, быть может, хочется отправиться на другой конец света? — кричит Кейт. — Я здесь все ненавижу. Мне осточертело приглядывать за мамой! Каждый день, возвращаясь домой, я гадаю, не бегает ли она голышом по саду, потому что не приняла таблетки! Мне стыдно приводить друзей домой, я никуда не хожу, а тебя никогда нет! Все висят на моей шее! Именно я всегда должна все улаживать, и я сыта этим по горло!
— Твоя мать не виновата…
— Я тоже!
Я тяжко вздыхаю.
— Я знаю, милая. И мне жаль. Если бы я хоть что-то мог сделать…
