наружу.
Разжимаю кулак. Красивые, ярко раскрашенные пилюли у меня на ладони сглаживают перепады настроения и спасают от тяжелейшей депрессии, но какой ценой! Ни печали, ни радости. Ни грусти, ни веселья. Кому нужна жизнь без любви, горечи, страха, восторга? Это не жизнь, а существование. Стряхиваю таблетки в раковину и пускаю воду. В конце концов, мне придется принимать их снова, или же я превращусь в такую маньячку, что меня будут держать взаперти. А пока у меня есть окошко, где я могу быть самой собой, этот короткий промежуток между ступором и безумием, и я воспользуюсь им сполна.
«Одежда должна отражать твой стиль», — сказала Этна, когда я спросила, как мне сегодня одеться.
Но у меня нет стиля. Откуда ему взяться, если я не знаю, кто я такая? У меня никогда не было возможности это выяснить. Дочь, жена, мать — всю жизнь мне давали определения, исходя из взаимоотношений с другими людьми. Что бы Бэт Эшфилд, новая, гениальная, готовая загореться новой звездой на небосводе художница надела на самое строгое в своей жизни собрание?
Не бесформенный бирюзовый костюм, купленный матерью на свадьбу сестры, и не туфли, выбранные мужем только за то, что ему нравятся высокие каблуки (и не важно, что от них немилосердно сводит пальцы). И уж конечно, не омерзительную шляпу с перьями. Как будто у меня на голове дохлый фазан. Срываю шляпу, швыряю на незаправленную кровать.
А ожерелье? Да! Она надела бы ожерелье из обкатанных морем стекляшек в платиновой оправе. Да, она оценила бы иронию: кусочки разбитого, никому не нужного стекла, оправленные в дорогой металл и выданные за произведение искусства.
Ну, не важно, на чем там остановила бы свой выбор Бэт-художница, сердито одергиваю я себя, перекидывая через плечо старую безобразную сумку и запирая дверь на двойной замок: костюм или каждодневная униформа из мешковатой футболки и джинсов из супермаркета.
Спустя полтора часа я выхожу из метро на станции «Грин-Парк». К этому времени успеваю вспомнить, почему, надев костюм единственный раз, я отправила его на пенсию. Дешевая юбка ползет вверх по обвислому животу, а небрежно сшитый пиджак то и дело передергивается с одного плеча на другое. И вдобавок шерстит!
В лицо начинает брызгать дождик. Поднимаю взгляд — и тут же громадная капля попадает мне в глаз. О Боже, только этого мне и не хватало. Теперь я буду похожа на перепачканного тропического попугая, когда доберусь…
Вдруг я налетаю на газетный ларек. От моего падения на фанерный прилавок глянцевые журналы десятками соскальзывают вниз, устилают мокрый асфальт. Заливаясь густой краской, засыпаю извинениями ошарашенную продавщицу, одновременно стараясь определить, обо что я споткнулась.
Потом пытаюсь сделать шаг и понимаю: каблук сломан.
Никакой паники. На Корк-стрит нужно быть только через час. Слава небесам, я вышла с большим запасом времени. Туфли. Туфли. Где бы купить новую пару…
Квартира Уильяма! Бэйсуотер меньше чем в пяти минутах на такси! Я оставила там несколько пар после походов в театр и тому подобного. Глупо покупать новую обувь, когда в этом нет необходимости. Черные лодочки подойдут идеально, а главное — они намного удобнее. Никогда не понимала женщин, помешанных на том, что они надевают на ноги. Главное, чтобы обувь доставляла меня из пункта А в пункт Б с минимумом пластырей.
Все же для начала звоню по мобильному. Я испытала на собственной шкуре: сюрпризы нежелательны для любого брака.
Включается автоответчик — стало быть, Уильям уже на работе. Оставляю сообщение — просто на всякий случай — и ловлю такси. Черные лодочки без каблуков обнаруживаются там, где им и положено быть, и когда я шлепаюсь на диван, мои ножки с благодарностью погружаются в них.
Смотрюсь в зеркало. Немного помятая, но ведь это только добавляет очков моей колоритности? Пять минут четвертого. Встреча с Этной и владельцами галереи только в три тридцать. А галерея за углом. У меня полно времени.
О Боже мой! Я так нервничаю. Этна сказала, что им понравились полотна, которые она захватила с собой в Лондон. Но одно дело — понравились, другое — полюбились. «Понравились» не означает, что мне устроят бесплатную выставку. Я понимаю, что в наши дни художник должен иметь еще и коммерческую жилку. Должен быть продаваемым. Я не гламурная бунтарка вроде Этны — вся в пирсинге, с розовыми волосами и победным взглядом на жизнь. Я всего лишь обрюзгшая домохозяйка средних лет, скорее не городская, а пригородная бунтарка. Наткнись вы на меня на улице — наверняка даже не заметите.
Вздохнув, я беру ключи, открываю входную дверь — и издаю леденящий душу вопль: на пороге стоит Дэн.
— Все в порядке, — говорю я молодой леди, любезно (и весьма отважно) выскочившей из соседней квартиры, чтобы посмотреть, кого режут, — я его знаю. Не хотела поднимать шума. Просто подпрыгнула от неожиданности.
— Когда я подъехал, кто-то выходил из дома и впустил меня, — извиняющимся тоном объясняет Дэн. — Так что я не стал звонить.
Он не спеша проходит в квартиру мимо меня, прежде чем я успеваю привести в порядок мозги. Понимаю, что моя дочь в нем нашла. Он, в самом деле, привлекателен: у него в глазах тот самый чудесный синий отблеск, как у Дэвида Эссекса; я просто с ума по нему сходила, когда была как Кейт. Ну, то есть, разумеется, по Дэвиду Эссексу, а не по Дэну…
— А Кейт здесь нет! — выпаливаю я.
— Знаю, — отвечает Дэн. — Я пришел повидаться с вами.
Мое сердце бьется чаще. Это все от испуга.
— А как ты узнал, где я?
— Я… следил за вами, — признается он.
— Ты следил за мной?
— Я уж думал, что потерял вас, когда вы запрыгнули в такси, — бессовестно продолжает он. — В буквальном смысле запрыгнули, как кузнечик. Что с вашей туфлей?
— Да к черту мою туфлю! Зачем ты меня преследуешь?
— Я уже сказал. Хотел с вами увидеться.
— Не может быть.
— И тем не менее, вот он я.
Скрестив на груди руки, Дэн наблюдает, как я ставлю на плиту чайник и принимаюсь рыскать по кухне в поисках чайных пакетиков и сахара (чай — первая помощь, когда вы совсем сбиты с толку). От Дэна пахнет дымом и неприятностями. Стараюсь не думать о восхитительном вкусе его поцелуя в субботу: прохладного и сладкого, как домашний лимонад. В данный момент у меня нет маниакального припадка; я совершенно точно в своем уме. Сегодня я не собираюсь раздеваться догола и носиться вокруг Марбл-Арч. И никаких поцелуев с дружками дочери, как бы близко они (дружки) ни стояли и как бы восхитительно ни благоухали, и как бы ни пробегали пальцами по моей спине, отчего мои внутренности просто тают, а сердце бьется чаще, чаще, чем…
— Дэн, прекрати, — вздыхаю я.
Сколько времени ко мне никто даже не прикасался… Дети считают себя слишком взрослыми для этого, даже Сэм, — сами знаете, какими они становятся, как только идут в школу. А когда мы с Уильямом перестали заниматься сексом, заодно пришел конец объятиям и поцелуям. Я даже не помню, когда мой муж в последний раз держал меня за руку.
Губы Дэна слегка касаются сзади моей шеи.
— Тебе нравится?
— Нет… Да! Но дело не в этом!
Копчиком я ощущаю его возбуждение. В ответ неожиданно для себя чувствую пульсацию между ног. От давно забытого ощущения у меня кружится голова, и, не отдавая себе отчета, я охотно поворачиваюсь в его руках и притягиваю его ближе, подстраиваясь под него. Наши губы встречаются; его поцелуй обжигает мои нервные окончания, отряхивает тело ото сна.
Мне требуются все запасы воли, чтобы вырваться.
