Доползаю до ванной и обнимаю унитаз. Во всем виновата Клем. Она обещала, что будет не очень крепко. Кажется, я в жизни не напивалась так, как прошлой ночью. И даже выкурила с полпачки сигарет — во рту воняет как в пепельнице, а пищевод я, похоже, сожгла чуть не до самого желудка.
О Господи! Ну неужели меня сейчас опять вырвет?
Меня тошнит в унитаз. Потом я обтираюсь влажной салфеткой. В желудке ничего не осталось. Больше в жизни своей не притронусь ни к водке, ни к клубничному желе!
Вроде мне уже легче. Наверное, я, наконец, вывела всю гадость из организма.
Напяливаю какое-то старье и собираю волосы в хвостик. Хваленый родительский контроль — как он нужен, так его и нет. Папа не должен был отпускать меня к Клем, когда ее родители уехали. У него что, совсем атрофировано чувство ответственности?
Из сада доносится разговор на повышенных тонах. Выглядываю в окошко своей комнаты.
Бедная моя мамочка скрючилась над своей клумбой, а бабушка Клара размахивает руками и носится между грядок, как леди Макбет. Бьюсь об заклад, брюзжит по поводу драмы с Этной. По-моему, у нее самая большая радость в жизни — заявить маме: «А я тебе говорила». Адвокат-стервятник, черт ее подери.
Папа вчера вечером совершенно вышел из себя, когда узнал, что натворила Этна. Они с мамой учинили грандиозный скандал. С тех пор почти не разговаривают. Какое бы там соглашение они ни заключили в Париже, теперь оно наверняка расторгнуто. Оно бы так и так не сработало. Ну да, в последние несколько недель папа покупает маме всякие баснословно дорогие штуки и даже приходит домой рано, но вид у него такой, словно у него отняли сердце. В прошлом семестре мы проходили в школе «Доктора Фауста». Такое ощущение, что Мефистофель полчаса назад навестил моего отца.
Открываю окно — надо проветрить комнату. Ядовитыми парами до меня доносятся слова бабушки Клары:
—…Во-первых, сама идея абсурдна. В твоем возрасте вдруг подорваться и отправиться на континент «открывать искусство»! Одному Богу известно, что случится с твоей семьей, пока ты колесишь по Европе.
— Ничего с ними не случится, — устало говорит мама. — Кейт вполне способна…
— «Вполне способна»! Да она же малолетняя нарушительница! Нужно было быть с ней построже в детстве. Извини, что приходится повторять: я же говорила, но…
— Кейт никакая не нарушительница! — вдруг взрывается мама. — Она красивая, веселая, умная! Меня распирает от гордости за нее! У моей дочери есть решимость, талант и целеустремленность, и она уже вдвое превзошла и тебя, и меня, и даже наши самые смелые мечты! И я не потерплю, чтобы ты являлась в мой дом и брызгала ядом на мою семью! Ты превратила мою жизнь в ад с момента моего рождения. Я не дам тебе отравить жизнь моей дочери!
Густая краска заливает мои щеки, хотя меня никто не видит. По-моему, я никогда не слышала, чтобы мама вообще давала отпор бабушке Кларе, и уж тем более никогда так решительно не вставала на мою защиту.
Странно. Я знаю, мама действительно любит папу, но сейчас у меня чувство, что это она Супермен, а папа — некая романтичная особа с Криптона. Обычно он заботится обо всем, а она исчезает на заднем плане. Но в последние недели, по мере того как папа становился все более вымотанным и отстраненным, мама набиралась уверенности. Когда папа перестал указывать ей что и как делать, она даже начала сама распоряжаться им! Она не дала ему купить отвратительный «хаммер» (неужели он хочет, чтобы его внуки жили на обугленной скале?) и заняла решительную позицию насчет поездки в Италию, хотя теперь, наверное, все отменится из-за Этны.
У нее классная новая прическа. А еще она ходила со мной по магазинам — не по дурацким супермаркетам, и купила через Интернет шикарное красное платье с запахом, от «Бодена». И еще джинсы- клеш — типа, наконец-то! Приятно посмотреть, как она ради разнообразия начала защищаться.
Все плывет у меня перед глазами. Я хочу видеть маму счастливой. И папу тоже. Уверена, Элла найдет лекарство от его дурного настроения. Может, они с папой даже порвали. Не хочу, чтобы родители оставались вместе лишь ради меня. Все равно я скоро уеду. Мне не нужен такой груз ответственности.
Встаю и спускаюсь вниз. Бабушка врывается в кухню как смерч.
— Твоя мать из ума выжила! — кричит она и, не дождавшись от меня сочувствия, добавляет: — Яблоко от яблони недалеко падает.
К сожалению, бабушкина реплика разбивается о мою спину. Мама сидит возле розария; вид у нее такой, будто она сама не знает, смеяться или плакать.
— Мам? Ты в порядке?
Она улыбается мне сквозь слезы.
— Не уверена.
— Это правда, — спрашиваю, — что Этна — шпионка?
Она с несчастным видом кивает, и я устраиваюсь на ступеньке рядом с ней.
— Но зачем она шпионила? Я думала, она твоя подруга.
Мама закусывает губу.
— Она так и не смогла простить мне замужества. Она считает, это папа виноват, что я забросила живопись.
— Ну, отчасти Этна права, — с улыбкой замечаю я. — Ну же, мам. Ты должна признать: папа чересчур склонен к контролю. А ты всегда позволяешь ему настоять на своем, как и бабушке Кларе.
— Он всегда поддерживал во мне стремление рисовать…
— Да, в качестве хобби. Представляешь, что он сказал бы, реши ты, типа, делать на этом карьеру? Да он бы взбесился! — Тянусь к кусту белых степных роз, выращенных мамой, и срываю один цветок. — Потрясно. Розы в этом году просто чудесные…
Она предупреждающе кладет ладонь на мою руку.
— Кейт, твой отец тут ни при чем. Я позволила ему управлять собой. Я винила себя, винила болезнь, а правда в том, что я бросила живопись лишь по собственной вине. — Она задумывается. — Я боялась провала, — признается она. — Проще было вовсе не пытаться.
— Ты все-таки поедешь в субботу в Италию?
— Нет.
Она начинает приводить доводы в оправдание старой лесбы, но я почти не слушаю. Срезаю еще несколько роз и добавляю их в ее корзину, набираясь решимости, чтобы сказать ей о своих чувствах. Разумеется, я не хочу, чтобы мои родители расстались, и все же мама должна знать: ей больше нечего обо мне беспокоиться. Если это произойдет, я справлюсь. Лучше пусть они оба будут счастливы по отдельности, чем мучаются, изображая счастливую семью.
—…но, наверное, прежних отношений нам не вернуть.
— Она тебе не нужна, мам.
— Нет, пока у меня есть ты.
Я увертываюсь, когда она начинает трепать меня по волосам.
— Мам! Я имела в виду, чтобы поехать в Италию. Ты должна ехать одна.
— Милая, я не могу.
— Почему? Всего на три недели. Миссис Гедини может приходить убираться и все такое. Мы с папой справимся.
Я знаю, что мое предложение заманчиво. Она никогда никуда не выезжала самостоятельно. Я сама почти готова поехать с ней.
— А как же твой отец? Я не могу оставить его, это было бы нечестно.
— Мам, — тщательно подбирая слова, говорю я, — пора для разнообразия подумать и о себе.
Она устремляет на меня проницательный взгляд.
— Ты не должна оставаться только ради меня, — осторожно произношу я. — Мне скоро в университет. Если ты не уйдешь теперь, у тебя может уже никогда не хватить духу. Мамочка, я хочу, чтобы ты была счастлива. Не хочу больше за тебя тревожиться. — Опускаю глаза, чтобы она не заметила моих слез. — Когда мы в школе проходили «Титаник», миссис Бьюкенен сказала, что некоторые из утонувших могли бы спастись, если бы не цеплялись друг за друга. Иногда… иногда нужно просто отпустить.
Долгое время мама сидит молча. Ох, черт. Зря я вмешалась — это не мое дело…
