Она пробежала пальцами по клавишам – инструмент отозвался глубокими, чистыми звуками – и стала наигрывать мелодию из «Риголетто»: ту арию, напоминающую «Менуэт» Моцарта, которую поет в первом действии Франциск I, покидая праздник и прощаясь с госпожой де Креси; [38] в безутешном ритме этой мелодии – отрешенная печаль любви, которой суждено умереть, бессилие рук, которые размыкаются в минуту последнего расставания.
Амаро был в восторге. Эта пышная, облачно-белая зала, страстное звучание рояля, грудь Терезы, сиявшая сквозь прозрачную черноту газа, ее царственные косы, купы деревьев в саду аристократического особняка – все это смутно говорило ему об иной, красивой жизни, похожей на роман; в этом незнакомом мире ходят по бесценным коврам, ездят в изящных ландо, покачиваясь на пружинных подушках, упиваются оперными ариями, предаются изысканной меланхолии, вкушают любовь, неведомую другим людям. Утонув в мягком сиденье кушетки, он вспоминал под гармоничные звуки музыки столовую своей тетки, пропахшую луковым соусом, и чувствовал себя нищим, который впервые отведал крема, и силится продлить удовольствие, и думает о том, что скоро ему снова грызть черствые корки и брести по пыльным дорогам.
Между тем Тереза вдруг бросила арию из «Риголетто» и запела старинную английскую песню Гайдна,[39] так проникновенно говорящую о тоске и разлуке:
Раздался возглас: «Браво! Браво!» – и в дверях, мягко хлопая в ладоши, появился министр юстиции. – Прекрасно! Великолепно!
– У меня к вам просьба, сеньор Корреа, – сказала Тереза, тотчас встав с табурета.
Министр поспешил к ней предупредительно и галантно:
– Чем могу служить, милая сеньора?
Граф и господин с роскошными бакенбардами тоже вошли в гостиную, все еще продолжая спорить.
– У нас с Жоаной общая просьба, – сказала Тереза министру.
– Я уже просила вас об этом! Даже два раза! – подтвердила графиня.
– Милые мои сеньоры! – улыбался министр, с довольным видом располагаясь в кресле и поудобнее вытягивая ноги. – Говорите! Требуйте! Что-нибудь очень серьезное? Боже мой, обещаю вам, обещаю торжественно…
– Хорошо! – сказала Тереза, слегка хлопнув его веером по руке. – В таком случае признавайтесь, какие у вас имеются вакантные приходы, только получше?
– А! – воскликнул министр, поняв, в чем дело, и внимательно посмотрел на Амаро; тот съежился и покраснел.
Господин с бакенбардами, стоявший тут же и скромно побрякивавший своими брелоками, выступил вперед и дал нужные сведения:
– Из вакантных приходов самый лучший – Лейрия, главный город округа и центр епископата.
– Лейрия? – повторила Тереза. – Я слышала про Лейрию: там есть какие-то руины?
– Крепость, сеньора, воздвигнутая еще доном Динисом.[41]
– Лейрия нам подойдет!
– Но позвольте, позвольте! – встревожился министр. – Лейрия довольно большой город, резиденция епископата… Сеньор падре Амаро – еще совсем молодой священник…
– Что же из этого, сеньор Корреа! – воскликнула Тереза. – А сами-то вы разве стары?
Министр с улыбкой поклонился.
– Скажи и ты хоть слово! – обратилась графиня к мужу, который нежно почесывал головку попугая.
– По-моему, это излишне; бедный Корреа и так положен на обе лопатки! Кузина Тереза сказала, что он молодой человек.
– Помилуй! – возразил министр. – Не вижу тут особенного преувеличения; не настолько уж я древен…
– Несчастный! – закричал граф. – Вспомни: уже в тысяча восемьсот двадцатом году ты затевал политические заговоры!
– Это был мой отец! Бессовестный клеветник! Это был мой отец!
Все смеялись.
– Итак, сеньор Корреа, – заключила Тереза, – вопрос решен. Падре Амаро назначается в Лейрию.
– Ну, пускай, пускай, сдаюсь, – отвечал министр, махнув рукой, – но имейте в виду: это тирания!
– Thank you,[42] – сказала Тереза, протягивая ему руку.
– Сегодня вы неузнаваемы, сударыня, – заметил министр, любуясь ею.
– Сегодня я счастлива, – отвечала красавица.
Потупив глаза, она рассеянно водила пальцем по своей шелковой юбке, потом подошла к роялю и снова запела нежную английскую песню:
Граф направился к Амаро; священник встал с кресла.
– Все в порядке, Корреа снесется с епископом. Через неделю вы получите назначение. Можете ни о чем не беспокоиться.
Амаро склонился в раболепном поклоне и пробормотал министру, уже стоявшему у рояля:
