долго обходил своих игроков, но по напряженному выражению его лица Ашир чувствовал, что кольца он пока никому не оставил. Видно, сбивал противников с толку и раздумывал, у кого же спрятать. Предводитель аккуратно и старательно запускал руку в карманы своих товарищей, но после пожилого дайханина, пятнадцатого по счету игрока, он стал проделывать все это не столь усердно. Его движения сделались торопливыми, в них появилось что-то напускное, наигранное. Это не ускользнуло от Ашира.
Так же внимательно Ашир следил и за эмином, который чуть замешкался у пожилого дайханина. Никто не обратил на это внимания, но от острого взгляда Ашира ничто не скрылось. Когда пришел черед Таганова искать, то он молча подошел к пожилому дайханину, сел напротив него и пристально посмотрел ему в глаза. Тот часто заморгал, у виска слегка забугрилась синеватая вена, по которой едва заметными толчками заходила кровь. Дайханин весь внутренне напрягся, но огромным усилием воли старался подавить свое волнение.
– Чеке у вас, почтенный! – Ашир, как положено по правилам игры, легонько хлопнул дайханина по плечу.
Еще одиннадцать раз прятали чеке, и всякий раз Ашир безошибочно отыскивал его. Люди от удивления покачивали головами. Такого игрока, невозмутимого и проницательного, не встречали на своем веку даже видавшие виды аксакалы.
– Да что он, колдун, что ли?
– На два аршина под землей видит…
К Аширу подвели упитанного барашка, но игроки отказались от приза, отдали его для свадебного угощения.
Затем Ашир и Мовлям направились в дом, к молодежи, окружившей молчаливого жениха. Парни тормошили его, и Нуры под шутки и остроты придумывал небылицы о том, как яростно хлестал женщин и как они причитали от боли. Заметив Ашира, он вздрогнул… «Принесла тебя неладная на мою голову, шпион!» – подумал Нуры.
Тем временем женщины готовили брачную постель в отдельной юрте, куда вскоре с женихом ввалилась вся шумная ватажка.
И началось уморительное представление. Теперь пришел черед невесты доказать свое умение и силу. Айгуль, ловко и быстро развязав кушак, принялась стаскивать с Нуры сапоги. Обувь обычно стараются надеть тесноватую. Жениху не остается ничего, как соблюсти и этот обычай. Не захочешь – заставят. В свадебный день за ним глаз да глаз, не отвертишься.
Айгуль пришлось попотеть. Дружки жениха, весело гогоча, переглядывались: старались не напрасно, когда натягивали на ноги стонущего Нуры тесные сапоги. Иные озорные женихи, чтобы подольше позабавить окружающих, упирались пальцами в носок сапога. Тогда невесте приходилось совсем туго. Но Нуры пожалел Айгуль, с которой и без того пот катил в три ручья.
Невеста с большим трудом стянула один сапог, а затем легко, видно, наловчившись, и второй. Неожиданно Айгуль с размаху треснула сапогом по голове Нуры и под неистовый вопль дружков вторым запустила в смеявшегося Мовляма, заводилу и организатора тоя: вот тебе твой пай – доля за потеху над невестой.
Никто не заметил, как побледнел Нуры. Невеста, по обычаю, могла ударить сапогом жениха, но где это видано, чтобы такой знак внимания уделить другому, хотя бы и двоюродному брату… Неужели между Мовлямом и им, Нуры, она не видит никакой разницы?! Почему Айгуль так поступила? И ревность удушающим жаром заполонила сердце Нуры. «Она не любит меня! На тое она смотрела на Мовляма, на Ашира, только не на меня».
На третий день Ашир Таганов уже собрался в дорогу. Он заехал за Мовлямом, решившим податься в Ашхабад, чтобы служить во взводе Таганова. В одной из комнат Мовляма теперь поселились молодожены, в другой оставалась мать Мовляма. К приходу Ашира Мовлям уже стоял в дверях принарядившись, его озабоченная мать, опечаленная новой разлукой с сыном, горестно вздыхала; навстречу Аширу вышли задумчивый Нуры и смущенная Айгуль, чуть прикрывавшая лицо пуренджеком. Ашир на какой-то момент задержал острый взгляд на молодой жене Нуры, хотел что-то сказать, но промолчал, и она поняла его красноречивое молчание. Подружка Айгуль, сестра Ашира, не раз говорила ей: «Ашир любит тебя, очень давно… Он робеет перед тобой. Если бы он не знал, что ты любишь Нуры, он бы вел себя иначе…» И сейчас по глазам Ашира Айгуль прочитала: «Я приехал на твою свадьбу, Айгуль… Люби Нуры, хотя он и басмач…» «Не обижайся на нас, Ашир, прости Нуры», – казалось, отвечала Айгуль Аширу. Эти переглядывания не могли остаться незамеченными Нуры, который обо всем догадывался.
Неуклюже пошутив насчет медового месяца, Ашир спросил Нуры:
– Чем думаешь заниматься? Не хочешь в мой взвод?
– А Айгуль куда?
– Ее тоже пристроим…
– Спасибо, Ашир. Осяду-ка я в Конгуре… Буду пахать, сеять… Заработанное потом отдает, говорят, медом…
– Имеешь руки – лопата найдется; значит, и деньги заведутся… Не всем воевать. Кому-то и хлеб надо растить. В аулсовете о тебе уже побеспокоились. На излучине Алтыяба есть заброшенный домик. Он принадлежал хромоногому Атда-баю. Отобрали у него. Подремонтируешь, и переселитесь туда с женой. Вам будет там неплохо… участок земли, вода рядом. Будет трудно – иди в аулсовет, к Бегматовым заглядывай. Они хорошие люди, помогут и делом, и добрым советом. В случае чего пиши мне… Я не за горами, и приехать ко мне можно. Теперь нам по одной дороге шагать…
Стали прощаться. Нуры показалось, что Ашир до неприличия долго задержал свой взгляд на Айгуль. Ревность вновь горячим ключом хлынула к сердцу, до одури застила глаза.
Когда Нуры пришел в себя, Ашир и Мовлям уже скакали берегом Алтыяба по дороге, ведущей в Ашхабад, река сверкала на солнце грудой серебра.
– Что с тобой? – Айгуль участливо посмотрела на мужа. – На тебе лица нет…
– Да так, голова! – Нуры ушел от прямого, честного ответа.
Коран и маузер
…Джунаид-хан, утративший активность главаря хорезмского басмачества, в результате трений между подчиненными и недостатка продовольствия для шайки, в итоге длительных переговоров о сдаче обратился к Первому курултаю (съезду) Советов Туркменистана с просьбой о помиловании, которое ему и дано.
Однако сдача Джунаид-хана еще не определяет его лояльности по отношению к советской власти, и не исключена возможность использования им легального положения для собирания вокруг себя распылившихся антисоветских элементов Туркменистана. Подтверждением этому может служить непрекращающаяся связь Джунаида с наиболее крупными главарями Хорезма – Якши Гельды, Гулямом Али и Виязом Баки. Большая численность распыленных в данное время шаек Хорезма (до 1950 вооруженных всадников) в случае устранения Джунаидом родовых трений и подчинения своему авторитету может создать угрозу развитию мирного хозяйства…
В урочище Пишке, в местах глухих, окруженных зыбучими песками, высокими барханами, глубокими, как колодцы, впадинами, Джунаид-хан укрылся, словно в крепости. Вокруг на сотни километров гигантским паласом раскинулось плато Устюрт. С земли к Пишке не подступишься: джунаидовские дозоры углядят всюду.
Даже в такой естественной цитадели Джунаид-хан чувствовал себя, как в клетке. Тут было немало золота. Желтый металл – вожделенная цель сильных мира сего, мутивший разум светлых голов, с некоторых пор стал для Джунаид-хана пустым звуком, потому что окружал хана повсюду: слитки золота таились в кожаных мешках, покоились в больших, крепко сбитых ящиках из-под английских винчестеров,
