ректора Уильямса и его супруги, с которыми не так давно свёл знакомство.
В данный момент Хоуп изучал толстенный фолиант в красном кожаном переплёте под названием «Полные Летописи Эвенмера». Эта книга служила дополнением к более тонкой «Истории Высокого Дома». Хоуп искал все упоминания об анархистах. Выяснилось, что в качестве организации Общество Анархистов существовало чуть меньше двухсот лет и в действительности произошло от Цайтгайстхаймской партии, которая имела значительный вес в течение более чем трех столетий. Хоуп, привыкший работать методично и скрупулёзно, мало-помалу подбирался ко временам Войн за Жёлтую Комнату. Одолев общий очерк войн, он перевернул страницу и обнаружил между двумя следующими засохшего мёртвого мотылька. На этих страницах излагался длинный список офицеров, воевавших на стороне анархистов. Хоуп стряхнул мотылька на пол и был уже готов продолжить чтение, когда в глаза ему бросилась фамилия, которую до этого мгновения закрывал злосчастный мотылёк.
Сердце Хоупа часто забилось, щеки вспыхнули от волнения. Пару мгновений он даже дышать не мог. Затем, вне себя от ужаса, он захлопнул книгу, вскочил с кресла и поспешил в библиотеку. Он бежал так быстро, как только мог, хотя ноги у него от долгого сидения в кресле затекли.
На бегу распахнув настежь тяжёлые двери, Хоуп промчался между доломитовыми колоннами и диванами и бросился к стеллажам. Через пять минут он обнаружил две ссылки, подтвердившие его худшие опасения.
К нему робко подошёл мальчик-паж, заметивший, как дворецкий пробежал по прихожей.
— Могу ли я чем-то помочь вам, сэр?
— Помочь? — рассеянно отозвался Хоуп. — Не уверен, что теперь хоть кто-то может нам помочь! Мне нужно немедленно поговорить с капитаном Глисом. Позови самого быстроногого гонца. Дело чрезвычайной срочности! Нужно как можно скорее отправить войско по следам Чанта, Еноха и леди Андерсон. Нас предали.
Хоуп снова устремил взгляд на список офицеров-анархистов. На середине страницы, где перечислялся четвёртый полк второй бригады, значился лейтенант Говард Макмертри.
ОБМАННЫЙ ДОМ
Лизбет бродила по серым залам серого дома. У ног её клубился туман, в желтоватом свете ламп поблёскивали звёздочками головки репейника. На Лизбет было темно-синее бархатное платье с лифом, расшитым нитями цвета бронзы. Её чёрные туфельки блестели, как мраморные. Тугие локоны щекотали шею. Лизбет была счастлива, потому что знала, как хороша собой, но никак не могла припомнить, когда же стала такой красоткой. Её смущал и этот туман — она никогда не видела такого в этом доме, но решила, что волноваться из-за этого не стоит. Она шла, время от времени подпрыгивая, так ей было легко и радостно, а у ног её скользили тени. На ходу Лизбет цитировала строчки из единственной прочитанной ею книги — «Грозового перевала»:
— «Вот погоди, ухвачу я тебя за эти хорошенькие кудряшки. Так потяну, что они сразу распрямяааааатся!»
Последнее слово Лизбет произнесла нараспев, вспомнив о том, как когда-то, давным-давно, Сара пела ей детские песенки.
Она подошла к белым застеклённым двустворчатым дверям, забитым толстыми гвоздями, и тут же попыталась выдернуть гвозди. Поначалу гвозди не поддавались, но тут на глаза Лизбет попался гвоздодёр, валявшийся на полу возле двери, и с его помощью она легко, один за другим, выдернула гвозди. Правда, при этом она все-таки поранила до крови руки.
Выдернув последний гвоздь, Лизбет распахнула двери настежь, и в лицо ей пахнуло чистым и сладостным ветром, растрепавшим её кудри. Лизбет победно взметнула руки и уже была готова переступить порог и шагнуть под звёздное небо. Но в этот миг из ночного мрака возникла фигура человека в балахоне с клобуком. Лица незнакомца разглядеть Лизбет не удалось, оно скрывалось во мраке. Девушка задрожала, хотя и не понимала, чего испугалась.
— Кто здесь? — крикнула она, и голос се пугающе глухо прозвучал в тумане. Незнакомец не ответил, он молча шагнул навстречу.
Лизбет подумала — уж не отец ли пришёл за ней, чтобы увести её отсюда. Она протянула руки к незнакомцу… но в комнату шагнул Картер Андерсон. Левая половина его лица была объята мраком, а правая скривилась в волчьем оскале, и глаз был налит хищной злобой. Он навис над Лизбет, готовый схватить её. Она вскрикнула, развернулась и опрометью бросилась прочь по коридору, но он побежал следом, изрыгая проклятия. Лизбет с трудом опережала своего заклятого врага, но Дом она знала лучше, чем он. Однако в какой-то миг оказалось, что она не в силах больше бежать. Она словно пыталась пробиться сквозь толщу неподатливой воды, и каждый шаг давался ей с немыслимым трудом.
Картер без труда догнал её и грубо схватил за руку.
— Ты пойдёшь со мной, — прошипел он. — Пойдёшь в ещё более страшное место.
Она закричала, и кричала, и кричала, и ей казалось, что все ужасы мира обрушились на её бедную голову.
А потом она проснулась.
Она лежала неподвижно, боясь пошевелиться и стараясь уверить себя в том, что это был всего-навсего дурной сон, все тот же, что снился ей уже много-много раз. Её сердце часто билось, но она знала, что это не живое сердце, а тот медальон, что когда-то дал ей Человек в Чёрном. Она все ещё дрожала от страха.
— «К несчастью, я вскрикнула во сне, потому что увидела кошмар, — прошептала она еле слышно. — Простите меня за то, что потревожила вас».
Лизбет села на кровати. Никакого красивого платья, которое привиделось ей во сне, не было на ней, а были на ней серые, жалкие лохмотья. И волосы свисали прямыми прядями, они больше не вились, и она знала, что они никогда больше не будут виться. Тяжёлой гривой они ниспадали до талии — спутанные, нечёсаные. Анархисты не давали ей ни расчёски, ни ножниц, и Лизбет приходилось обходиться собственной пятернёй. Единственным утешением было то, что волосы чистые: она старательно мыла их в фонтане в своём саду. Это был её протест, бунт против анархистов.
Она обвела взглядом комнату, где жила уже несколько лет. Тусклая лампа, покосившийся туалетный столик со сломанной ножкой, на полочке лежат её нехитрые сокровища, матрасик на полу, слева обкусанный мышами… Как-то раз Лизбет приютила одну мышку, но потом Человек в Чёрном прознал про это и отнял у неё зверька. Даже туфель у Лизбет не было, кроме тех, в которых она попала к анархистам. Они давно стали ей малы, но она хранила их, завернув в промасленную тряпку, под лежанкой.
Всякий раз, очнувшись после страшного сна, она не могла понять, что ужаснее: её страх или напоминание о том, какой она была когда-то, прежде чем Человек в Чёрном забрал её сердце. Лизбет подтянула колени к груди и с тоской стала вспоминать красивую одежду. Она не плакала даже в самые страшные мгновения — плачут ведь только те, у кого есть душа, а у неё вместе с сердцем отняли и душу. И все-таки что-то болело у неё в груди. Что же это могло болеть, если там не было сердца?
Лизбет встала и подошла к своим сокровищам, одним из которых был затрёпанный томик «Грозового перевала», взяла книгу и прижала к груди. Это была её единственная книжка. Она не знала, зачем анархисты дали ей её, но она всегда надёжно её прятала, чтобы не отобрали. Стоило Лизбет завидеть где- нибудь анархиста, она убегала — отчасти потому, что боялась их, а отчасти из-за того, что за годы одиночества стала нелюдима. Проходили целые месяцы — а она никого не видела, хотя порой издалека до неё доносились чьи-то голоса. Отсчёт времени для неё сводился к тому, что четырежды в год её призывал Человек в Чёрном. Его она боялась больше всех, но когда он говорил с ней, Лизбет слушала его, хотя он всегда произносил одни и те же слова: он говорил о том, что если она дерзнёт покинуть этот дом, её сдует ветром, потому что она станет невесомой, как дым, и все из-за того, что у неё нет души, что у неё отняты все чувства вместе с сердцем. А потом он пристёгивал её к своим страшным машинам, и тогда все тело Лизбет пронзали жуткие разряды, похожие на молнии. Эти разряды проходили сквозь неё и сквозь странный камень, лежавший на ониксовом столе. Пропуская через Лизбет разряды, Человек в Чёрном говорил о льде, стуже и бесконечной зиме, и тогда полость в её груди, где когда-то было сердце, леденела и немела от холода. Ещё он говорил о порядке, о гармонии, о красоте постоянства, и весь мир Лизбет начинала видеть в квадратах, ровных линиях и совершённом покое. Разряды не причиняли ей боли, но её пугали гул, издаваемый странными машинами, и та страсть, какую вкладывал в свои речи Человек в Чёрном. Как часто она мечтала о том, чтобы этот камень куда-нибудь исчез и чтобы закончился этот жуткий ритуал.
