— Ф каком смысле?
— Ну, чтобы исчезли уроды и сарацины. И чтобы прекратились нашествия. И чтобы все стало опять — как до Славного прошлого. Этого вы хотите?
— А расфе до Славного прошлого что-нипудь пыло? — спросил Старый Томас. — Это шутка? Та? Ты хочешь улучшить мне настроение?..
Он вполне добродушно посмеялся: Хе-хе… — а затем посерьезнел и отодвинул от себя плоскую вазу с сухариками.
Брови его сомкнулись.
— Я хочу сделать тепе делофой предлошений, — сказал он. — У меня есть два сына, один — турак, он записался к этим, к квардейцам, которые нас расстрелифали. Всял винтовку и теперь полакает, что мошно не слушать ротителей. А другой тоше — турак. Он вчера заявил, что путет устраиваться ф Департамент. Глюпый юноша! Разфе чиновник телает какая-нипудь рапота? Чиновник пишет бумага. А рапота путет стоять. Так?.. Послушай, что я тепе предлагаю. Ты берешь сепе мастерскую, полный хозяин, и путешь моим заместителем ф фирма. А потом, когта бог решит, что Старый Томас уже достаточно пожил ф этом мире, то ты получишь все мое дело. А тураки пусть путут у тепя младшими компаньонами… Что ты скажешь? По-моему, это очень выкотный предлошений…
Старый Томас подался вперед, и вишневая трубка его утонула в ладони. Лишь вилась, изгибаясь меж пальцев, струйка синего дыма.
И точно также застыла вдруг фрау Марта, держа на весу серебряную сухарницу.
Марочник степенно кивнул.
— Спасибо, герр Томас, — негромко сказал он. — Вы всегда относились ко мне с добротой и с любовью. Это очень неожиданное предложение. Согласитесь. Вы позволите мне немного подумать?
Он был расстроган.
Старый Томас кивнул.
— Разумеется, мой мальчик, подумай. Ты — взволнован, это для тепя так естественно. Мошешь сеготня не рапотать. Я разрешаю…
— А заказы?
— Сакасы я расфесу после опета, не беспокойся…
Это было удивительно кстати.
И, проводив Старого Томаса до дверей, попрощавшись с ним на сегодня и обещав еще раз все хорошенько обдумать, он не стал открывать мастерскую, как ранее предполагалось, а вместо этого быстро, но не торопясь, собрал свои вещи, которые уложились в довольно компактный узел, обвязал их бечевкой, мельком сообразил, что узел этот надо засунуть в щель за полуразрушенным гаражом, есть там одна симпатичная щель, если задвинуть досками, то никому и в голову не придет, что здесь что-то спрятано, — выключил в чуланчике свет, постоял посередине затемненного помещения, как бы запоминая, а затем, вдруг очнувшись, повесил со стороны черного хода замок и, нырнув в ослепляющее летнее марево, смешанное с запахом тополей, прошагав по асфальтовым улицам, которые были полны небывалого света, оказался в том хорошо знакомом районе, где река, пересекавшая город, разделялась на два одинаковых русла, и гранитный мысок между ними царил над водой наподобие бастиона.
Здесь он сел на скамейку, поставленную между клумбами сквера и довольно долго смотрел на открывающуюся перед ним великолепную панораму: река была ярко синяя, белела на другой ее стороне приземистая громада Дворца, угловатые крыши домов лепились одна на другую, и пронзала поднебесную ширь игла Первоапостольского собора.
Дребезжали на обоих мостах бегающие туда и обратно трамваи.
Чирикали воробьи.
Вероятно, ничего не изменится, подумал он. Вероятно, даже никто ничего не заметит. Останется скопище труб, которые уже не дымятся, останутся переулки и тупики, исхоженные столетиями, останется серый камень, который каким-то образом рождает очарование. Здесь, наверное, не обходится без волшебства. Все это, конечно, останется. Исчезнут лишь нити, заставляющие нас танцевать. Прекратится ужасное кукольное представление. Или не прекратится? Может быть, просто сменятся персонажи, а карикатурный бессмысленный хоровод так и будет кривляться, затаптывая упавших. В конце концов, куклам не больно. И тем не менее, хоровод уже распадается.
— Я сделаю это, — вслух сказал он…
И вдруг дернулся от собственного непривычно шершавого голоса.
Будто по провели наждаком по металлу…
Через полчаса Марочник уже входил в затоптанный школьный двор, где трава лишь седыми былинками пробивалась сквозь утрамбованность почвы, настроение у него было отличное, он даже насвистывал, отчаянно при этом фальшивя, и нисколько не удивился, когда увидел четверых растрепанных потных подростков, видимо, уже утомившихся и лениво пихающих мяч от ворот до ворот, и еще одного — стоящего в стороне как бы с независимым видом: сунув руки в карманы и носком старых кед ковыряющего унылую землю.
Он нисколько не удивился, только сердце у него неприятно заныло, и он неожиданно для самого себя помахал подростку рукой:
— Эй, а ну-ка, подойди сюда на минутку!..
Видимо, это была судьба.
Подросток нехотя обернулся, а затем подошел и встал перед ним — между прочим, все также, руки в карманах, но к тому же еще и нахмурив почти девчоночьи брови.
Куртка на левом плече у него была немного надорвана, а заплаты на джинсах выцвели — чуть ли не до белизны простыней.
И рубаха на загоревшей груди была до половины расстегнута.
Какой-то он был неприкаянный.
— Здравствуй, — сказал ему Марочник.
— Здравствуйте… — ответил подросток.
— Ты знаешь, кто я?
— Знаю, папа…
— Я не оторвал тебя от твоих друзей?
— Да нет, папа, у меня сейчас есть свободное время…
В голосе звучала легкая мальчишеская хрипотца.
Марочник сказал — волнуясь и поэтому наталкивая одно предложение на другое:
— Ты вот что, не думай обо мне слишком плохо, я, конечно, далеко не самый лучший отец, но, наверное, все-таки и не самый худший. Просто так иногда бывает, что обстоятельства складываются непредвиденным образом. И в итоге попадаешь туда, куда, может быть, попадать и не следовало бы. Но я помнил о тебе все это время… И я мучился без тебя, потому что обоих вас мне катастрофически не хватало…
— Я знаю, папа, — сказал подросток.
— Знаешь? Я рад, что ты знаешь…
Он внезапно запнулся, чувствуя, что говорить больше не о чем. Возникало ночное томительное ощущение пустоты. Пустота расширялась, охватывая собою всю жизнь. И поэтому он растерянно и безнадежно промямлил:
— Может быть, ты сам хочешь спросить меня о чем-нибудь?..
Тогда Клаус несколько оживился, и на лице его появилось выражение любопытства.
— Папа, скажи мне, пожалуйста, а Мышиный король, он действительно существует?..
Марочник не ожидал такого вопроса.
— А почему ты интересуешься?
— Говорят, что… те, кто в лесах… знают о его появлении…
— А ты его ждешь?
— Ну, как сказать… относительно…
Марочник переступил с ноги на ногу.
— Нет, — ответил он тихим голосом, — это — просто поэтическая метафора. Правда некоторые
