метафоры имеют обыкновение овеществляться, но в данном случае — я не думаю, что такое возможно…
— Понятно, — заметил Клаус.
Чувствовалось, что ему уже скучно и тягостно от этого разговора.
Надо было заканчивать.
И, пробормотав нечто вроде: До свидания, ты меня всетаки не забывай… — и услышав в ответ такое же вялое: До свидания, папа, я не забуду… — Марочник, не оглядываясь, пошел через утрамбованный двор, и зашел, не оглядываясь, в здание школы, которое встретило его тишиной и прохладой, и прошел, как во сне, по коридору первого этажа, и, дойдя до крашеной в серое двери, на которой было написано: 'Котельная. Вход запрещен', распахнул эту дверь и, остановившись у обшарпанного стола, произнес раздраженно и вместе с тем очень высокомерно:
— Ну где ты там, Попрыгунчик?!. Долго я тебя буду разыскивать?..
Тут же из сумрака, где светились на контрольных щитах лишь шкалы приборов, выдвинулся, наверное, уже давно ожидающий Дуремар и, напрягшись, водрузил на стол «дипломат», сверхъестественный вес которого заставил все сооружение скрипнуть.
— А чего меня разыскивать? Я — вот он, тут, как и договаривались…
— Готово? — не обращая внимания на обиду, спросил Марочник.
Вместо ответа Дуремар открыл «дипломат» и с явной гордостью указал на широкую плоскую флягу, которая заполняла собой всю внутренность чемоданчика.
— Сделано. В лучшем виде!
Фляга была действительно хороша: ровная, отполированная, как будто заводского изготовления, шов, который соединял обе ее половины, был аккуратно запаян, а ребристая, чтоб было легче отвинчивать, крышечка имела даже цепочку, скрепленную с корпусом.
В общем, не фляга, а произведение народного творчества.
Дуремар имел право гордиться.
— Не течет, не капает, — довольно сказал он. — И налито под завязку, чтоб не плескалось. А вот тут я на всякий случай положил моток бельевой веревки…
— Зачем?
— Для запала…
Лоб его сморщился.
Марочник закрыл «дипломат» и поднял — проверяя, как это все будет осуществляться в реальности.
Тяжесть была ощутимая, но вполне транспортабельная.
— А ручка выдержит? — спросил он.
И Дуремар замахал ладонями:
— Не сомневайся!..
После чего, как фокусник, достал из-за приборной панели бутылку марочного коньяка, два стаканчика и, открутив золотистую пробку, очень ловко плеснул темно-коричневой жидкости на самое донышко.
— Чисто символически, — сказал он. — Грех перед таким делом не выпить. Ну! Я тебе желаю успеха, и чтобы с тобой ничего не случилось… За нашу удачу!..
Коньяк обжег горло.
— И все-таки я не понимаю, — сказал Марочник, выдохнув. — Тебе-то это зачем? Зачем ты мне помогаешь? Повышение, вот, получил. Скоро, наверное, перейдешь в Департамент. Жизнь складывается нормально…
Он зажевал конфетой.
А Дуремар вдруг ни с того ни с сего набуровил себе сразу половину стакана — хлопнул, и вытаращенные глаза его заслезились.
Отвисли землистые щеки.
— Разве это жизнь, братец… Сегодня ты начальник, а завтра тебя ткнут мечом, и — кранты… Ни уверенности, ни порядка… — Он крепко зажмурился. — Нет, братец ты мой, делай свое дело, не сомневайся. Помоги тебе Мышиный король! Дай, братец, я тебя поцелую!..
— Такой поцелуй уже был в истории, — сказал Марочник. Ладно-ладно, не обижайся, я что-то немного нервничаю сегодня. — Он нагнулся и осторожно принял портфель, который незадолго до этого поставил у стенки. — Все. Наверное, мне нужно двигаться…
— Прощай, — сказал Дуремар.
На секунду Марочнику захотелось его обнять. Все-таки как-никак старый приятель.
Но это было бы уже совсем глупо.
— Прощай, — сказал он.
Дверь захлопнулась…
Время с этой секунды приобрело как бы другую скорость. В одно мгновение, как ему показалось, он доехал до угрюмого, раскинувшегося на площади здания мэрии из темного плитняка и там, показав гвардейцу при входе новенький целлофанированный пропуск, организованный Дуремаром, также, казалось, в одно мгновение поднялся на третий этаж (где картонку с печатью пришлось предъявить еще одному гвардейцу, стоящему на часах) и пройдя по коридору, ведущему к Хозяйственному департаменту, оглянувшись, не наблюдает ли кто ненароком, завернул на невзрачную черную лестницу, поднимающуюся наверх и буквально потрясшую его своим запущенным видом.
Все это действительно произошло как бы в одно мгновение. И тем не менее, внутри этого краткого промежутка времени он отметил, что котов сегодня в здании мэрии не слишком много, валерьянкой не пахнет, и что морды у них, насколько можно судить, не слишком озлобленные. Вероятно, сведения о жуке, обнаруженном в районе Старого Порта, еще не достигли принца Фелиды и, тревога в подразделениях «Непобедимых» еще не объявлена.
Это облегчало задачу.
Он ступил на площадку, где под каблуками ботинок трещали раздавливаемые осколки стекла, и из коридорчика, ведущего в темноту, его сразу же нервно окликнули:
— Стой! Стрелять буду!..
Рослый придурковатого вида гвардеец с винтовкой наперевес появился оттуда, а глаза его были выпучены, словно у удивленного рака.
— Кто такой? Подними руки кверху!..
— Да я, я — это… — понизив голос, сказал Марочник. Договаривались же на сегодня, Оттоша. Почеши себе голову: ты что, заснул, что ли?..
Гвардеец медленно опустил винтовку.
— Заснул? Да нет, спать здесь — невеселое дело. А вот морок — морок, бывает, наваливается. Выдвигается что-то из стенки — то ли креститься, не знаешь, то ли — всадить пять патронов… Папашу моего сегодня не видели? Как они там поживают?..
Веки у него, как целлулоидные, хлопали друг о друга.
— Здоров твой папаша, — сказал Марочник. — И фрау Марта тоже чувствует себя неплохо. Ты вот, что обдумай: есть ли смысл тебе здесь задерживаться? Риск — велик. Я боюсь, что в случайное возгорание никто не поверит…
Гвардеец махнул рукой.
— А… ничего они мне не сделают. Спишут на бардак, как обычно. Бардак тут страшный. Да и осточертело, если честно сказать. Скорей бы — заполыхало. Рожи эти номенклатурные видеть уже не могу…
— И все-таки… — начал Марочник.
— Не рассупонивайся, иди!..
Дальше лестница была деревянная, ступени ее скрипели, наверное, рассохшись от времени, мягко сыпалась за воротник щекочущая труха, на середине пролета Марочник оглянулся и увидел, что Оттон по- прежнему стоит на площадке — опустив винтовку на вытянутых руках, и в глазах его, как у собаки, мерцает тоскливая обреченность.
Он и в самом деле походил на собаку, брошенную хозяином.
