Отто. А… Прекрасно. Вы никогда не планировали никакого восстания. Вы к нему были непричастны, никак с ним не связаны, и цели его вас совершенно не интересовали.
Бакунин. Совершенная правда! По-моему, король саксонский поступил совершенно правильно, распустив парламент! Я вообще презираю подобного рода собрания.
Отто. Ну вот видите. В душе вы монархист.
Бакунин. Четвертого мая на улице я встретил друга.
Отто. Совершенно случайно?
Бакунин. Совершенно случайно.
Отто. Его имя?
Бакунин. Вагнер. Он капельмейстер Дрезденской оперы, или, во всяком случае, был им, пока мы ее не сожгли…
Отто. Мм… Не забегайте вперед.
Бакунин. О, он был даже рад – он презирал вкусы дирекции. Как бы то ни было, Вагнер сказал, что идет в ратушу, чтобы посмотреть, что там происходит. Я пошел с ним. Как раз провозгласили временное правительство. Его члены были в полной растерянности. Бедняги не имели ни малейшего представления о том, как делаются революции, так что я взял все на себя.
Отто. Минуточку, постойте…
Бакунин. Королевские войска ждали подкрепления из Пруссии, так что нельзя было терять ни минуты. Я принял решение разобрать железную дорогу и указал, где расставить пушки…
Отто. Остановитесь, остановитесь.
Бакунин
Отто. Вы знаете, кто я такой?
Бакунин. Да.
Отто. Что вы делали в Дрездене? Перед тем как вы ответите, я должен вам сказать, что австрийский и российский императоры требуют вашей немедленной выдачи…
Бакунин
Июнь 1849 г
Герцен. Я дал Сазонову уговорить себя принять участие в его демонстрации. Несколько часов под стражей отбили у меня желание сидеть в участке с сотней сокамерников и одним на всех ведром для испражнений.
Георг. Можно открывать?
Натали. Нет еще.
Герцен. Я достал валашский паспорт. По-моему, нам, всем вместе – нашим двум семьям, следует снять дом за границей.
Тургенев. Полиции нет до тебя никакого дела.
Герцен. Я не собираюсь здесь оставаться, чтобы это выяснить, как Бакунин в Саксонии.
Тургенев. Но здесь же республика.
Герцен. Малиновый какаду уже вылетел в Женеву.
Натали. Вы не подсматриваете?
Георг. Нет, ни капельки. Что вы там делаете?
Герцен. Можно взглянуть?
Тургенев. Если хочешь.
Натали. Ну хорошо, теперь можете открывать.
Герцен
Георг. О Боже милостивый!
Эмма. Я должна пошевелиться – простите!
Георг. Натали…
Тургенев. Конечно! Подвигайтесь!
Натали. Тсс…
Георг. Моя дорогая…
Тургенев. Вы мне больше не нужны.
Эмма. Ужасные слова!
Георг. Но если кто-то…
Натали. Тсс…
Герцен. Он рисует облака. Иногда я думаю: как выглядит современное русское искусство?
Натали. Видите ли, я хотела быть обнаженной, для вас…
Георг. Да. Я вижу…
Эмма. Интересно, куда они пропали?
Натали. Только один раз.
Тургенев. Грибы собирают.
Hатали. Чтобы, когда я буду сидеть напротив вас в мире объективной реальности, слушая, как Александр по вечерам читает Шиллера, – или завтракая на траве в Монморанси! – вы бы помнили, что есть внутренний мир, мое истинное существование, где моя обнаженная душа едина с вашей!
Георг. Я глубоко… Всего лишь раз?
Герцен. На что оно похоже?
Натали. Помолчим. Закроем глаза и приобщимся к духу Руссо, среди этих деревьев, где он бродил!
Герцен. Руссо жил вон там, в том домике. Монморанси – единственный из парижских пригородов, который напоминает мне о России. А там, где ты гостишь у друзей, – там красиво?
Тургенев. Восхитительно.
Эмма. У ваших друзей есть земля?
Тургенев. По нашим меркам – совсем немного. С одного края поместья видно другой.
Герцен. Сколько у них душ?
Тургенев. У каждого по одной.
Натали. Ах, Георг! Мне ничего не нужно, только отдавать!
Георг. Прошу вас, оденьтесь пока…
Натали. Мне от вас ничего не нужно, только возьмите!
Георг. Хорошо, хорошо, только не здесь же.