Секреты балтийского подплава

полуночи (белая ночь) каждая медленно тащит на буксире три торпедных катера,— представляя собой великолепную мишень для удара из-под воды или с воздуха (см. с. 78). Вероятно, за эти 12 часов Грищенко много раз и с чувством подумал о Пантелееве.

с. 92: Пантелеев, под грохот бомбежки (!) в Таллине, 'по-отечески' велит Грищенко идти из Таллина в Кронштадт в надводном положении...

Тяжелая ирония заключена в этом 'по-отечески'. Пантелеев был старше Грищенко на 6 лет.

Все поникаровские обиделись и надулись: зачем я (!) изобразил Вс. Вишневского 'плаксой'. Для начала—Плакса было его народное прозвище уже к 42-му году. А затем, я уступлю слово Петру Грищенко:

'...Всеволод Витальевич был весь в слезах. (...) Впервые в жизни я встретил человека с такой эмоциональной душой. Как-то Всеволод Витальевич пригласил меня на читку пьесы 'У стен Ленинграда'. Собрались знакомые, друзья, артисты театров КБФ в Матросском клубе на площади Труда. Слушание первого акта прошло в большом напряжении. Вишневский часто останавливался на полуслове, искал носовой платок. Он так и не дочитал пъесу до конца. Сперва сделали перерыв — в надежде, что автор успокоится, но случилось так, что пришлось всем разойтись, а нам с Всеволодом Азаровым и Александром Кроном — Увезти Вишневского домой' ('Соль службы', сс 179-180).

Адмирал Руссин жалуется в 'Вечерний Петербург', что Стрижак 'Всеволода Вишневского изображает 'плаксой' и моральным уродом в противовес Маяковскому, мол, из такого большевика не накуешь железных гвоздей' (долго я гадал над сей фразой, но до смысла в ней так и не дознался, тем паче, что я в очерке о Грищенко вообще не упоминал Маяковского).

Адмирал Руссин развил богатую деятельность: в Союз писателей он шлет кляузу, требуя покарать меня, в Союз журналистов — требуя покарать всех сотрудников 'Вечёрки',— адмирал как-то не заметил, что творческие союзы (а отличие от его совета ветеранов) уже много лет назад перестали являться охранительными и карательными организациями.

За рубежом тоже мной недовольны. Адмирал Смирнов и 'баталист-маринист' Корсунский (биограф Трибуца) из Таллина зорко глядят в Россию: как бы кто не покусился на их идолов.

Корсунский (биограф Трибуца) с печалью пишет о том, как Вишневский умирал в Ленинграде от дистрофии, и советует мне заглянуть в книгу 'Писатели Балтики рассказывают'. Корсунский ведет себя, как лектор в сельском клубе: грозит названиями книг, которых сам не читал.

Вот что пишет о быте Вишневского в январе 42-го зам. Вишневского в 'опергруппе писателей' А. Тарасенков в своем дневнике:

'...безумство —за проезд в машине от аэродрома до 'Астории' уплачено батоном белого хлеба! На столе — пир: курица, шоколад, какой-то заграничный ликер, печенье, колбаса, сыр. Наедаюсь до отвала. Ощущение счастья. Засыпаю на диванчике под шинелью. Всеволод и Софья Касьяновна — на роскошных двуспальных, сдвинутых вместе 'асторийских' кроватях...' ('Писатели Балтики рассказывают', М., 'Сов. пис.', 1981, с. 57).

Тяжко жилось Тарасенкову под командованием Вишневского: '...болезненные сцены с донельзя раздраженным Вишневским', '...истерики Всеволода...' (Там же, сс. 57, 58), а сколь мелочно и несправедливо преследовал Вишневский своего зама, пишет Н. Чуковский (см.: Там же, сс. 89-90). Вишневский как тема исследования сейчас никому не интересен. Когда же напишут свободную от цензуры книгу о нем, это будет страшная книга.

Сегодня, в связи с именами жертв, проступают лишь некоторые черты портрета этого 'профи' — доносчика и душегуба. Отчетливо прослежено, как он ненавидел и травил Михаила Булгакова. Булгаков пишет о нем в письмах 32-го года: 'флибустьер', 'кустарное, скромное лицо', '...некий драматург, о котором мною уже получены многочисленные аттестации. И аттестации эти одна траурнее другой. Внешне: открытое лицо, работа под 'братишку', в настоящее время крейсирует в Москве...'

Печатные доносы 'братишки' на Булгакова в 'Красной газете', в 'Советском искусстве' устроены головокружительно. Вишневский пишет, что зрители в театре смотрят 'Дни Турбиных': '...покачивая головами, и вспоминают рамзинское дело. Знаем, мол, этих милых людей...' — смысл фразы, в переводе для сегодняшнего читателя, таков: и автора пьесы, и его героев Турбиных нужно расстрелять, как расстреляли вредителей по делу Промпартии (см.: Булгаков М.А. Собр. соч. в пяти томах, М., 'Худ. лит.', т. 5, 1990, сс. 473-475.702. 703).

В 'цензурные' годы Лев Успенский и Николай Чуковский (Петербуржцы, интеллигентные люди, настоящие писатели) избрали иронично-шутливую интонацию, чтобы дать читателю хоть чуточку правды о Вишневском. И я поражаюсь тому, что цензура в 81-м году всё это разрешила. Чуковский пишет, что Вишневского узнавали 'с огромного расстояния — по блеску множества орденов, сиявших на его кителе. В первый год войны военные с большим числом орденов встречались еще редко, и Вишневский выделялся среди всех. (...) Лев Васильевич Успенский (...) утверждал, что Вишневскому в жизни по-настоящему везло только на ордена' ('Писатели Балтики рассказывают', с. 82).

Лев Успенский — тонкий стилист и лингвист, недаром на его книгах поколения учились любви к Русскому языку (и любви к Петербургу), и такая шутка означает, что Вишневскому не везло ни в уме, ни в таланте, ни в любви, ни в чести, ни в добродетелях.

Чуковский смешно заметил, что пьесы Вишневского о красных конниках написаны будто самими конниками ('Писатели Балтики...', с. 70). Чуковский смешно пишет, как трепетно относился Вишневский к своему званию: чтобы доставить ему удовольствие, друзья должны были называть его не по имени, а 'товарищ полковой комиссар' (Там же, с - 72). И если ночью, в полной темноте (!) на Вишневского наталкивался краснофлотец и говорил 'извините'. Вишневский строго поправлял: 'Надо сказать: извините, товарищ полковой комиссар.' (Там же, с. 73).

Корсунский (биограф Трибуца) считает, что я обидел Вишневского, когда написал, что Вишневский дослужился до капитана 1 ранга. Корсунский пишет: к 42-му году Вишневский был уже бригадным комиссаром — 'что, как известно, выше капитана первого ранга'. Корсунскому вечно 'известны' вещи, каких нет в природе. Если Корсулскому придет в голову заглянуть в 'Приложения' к 'Морскому биографическому словарю' (с. 470), он прочтет, что бригадный комиссар — звание, соответствующее званиям комбрига в морской авиации и в береговой артиллерии и капитана 1 ранга во флоте. В 43-м году, когда отменили комиссарские звания, Вишневский был аттестован в капитаны 1 ранга. Об этом говорится и в книге 'Писатели Балтики рассказывают', с. 170.

Вишневский в 41-м был на Балтфлоте спецкором 'Правды'. А неукротимый его темперамент требовал — командовать, распоряжаться, писать приказы, давать указания в масштабе мировой литературы. И Вишневский придумал для себя воинскую часть: 'опергруппу писателей' при Пубалте. В Пубалте не могли понять, кому и зачем нужна воинская часть, состоящая из писателей, но уступили напору Вишневского. Он 'выбил' штаты, пайки, помещение, секретаря-машинистку, личный транспорт, бензин, и звание бригадного комиссара. Писателей согнали в 'опергруппу' и заперли на казарменном положении. По личным делам приходилось ходить ночами в самоволку (см.: 'Писатели Балтики рассказывают', с. 120) .

Лев Успенский пишет, что ему 'не приходилось слышать о других таких военно-писательских объединениях', 'других 'литературных' боевых частей мне не припоминается не только на Балтике, но вообще где-либо' (Там же, с. 101).

Николай Чуковский пишет: 'я не стремился попасть в Оперативную группу и попал туда против воли — но приказу. Я ушел из нее при первой возможности...' (Там же, с. 85).

Вишневский мечтал, чтоб писатели сидели в казарме и сочиняли патриотические книги.

Чуковский в марте 42-го пишет жене, как он счастлив, что вырвался из пубалтовской казармы в воюющую часть: 'Сидеть безвыездно на Васильевском острове для меня невыносимо...' (см.: 'В центре циклона', с. 132).

В воспоминаниях Чуковский говорит, что 'опергруппа' превратилась в объединение '...чисто формальное. То, что чувствовал я — необходимость для писателя находиться в частях, а не в Пубалте,— чувствовали и другие. Крон все время проводил в Подллаве, на подводных лодках. Зонин на подводной лодке совершил большое плавание (...). Поэт Всеволод Азаров (...) месяцами жил на кораблях эскадры (...). Лев Успенский (...) кочевал с кораблей па бронепоезда...' — и так далее ('Писатели Балтики