И вот теперь Небогатов стоял посреди посадочного поля, в ставшем уже привычным выутюженном костюме и с букетом филлипсов, местных цветов, напоминающих помесь розы с хризантемой, и ждал, когда на поверхность опуститься челнок с его семьей.
Сзади послышался какой-то звук. Иван оглянулся. Из транспортного глидера, опустившегося на землю чуть сзади за толпой женщин, поспешно выгружались музыканты местного самодеятельного духового оркестра, а чуть подальше двое парней торопливо раскатывали по земле красную ковровую дорожку, ведущую к люку надраенного до боли в глазах губернаторского глидера. Да уж. Решетников развернул бурную деятельность по подготовке к приему семьи героя Кронштадтской битвы... А впрочем, кого и чествовать, если не героев? Политиков, что ли?
Высоко в небе раздался гулкий удар. Это снижающий скорость челнок перешел звуковой барьер в обратную сторону. Бабы заволновались, завытягивали шеи, принялись вглядываться вверх из-под руки. Наконец кто-то из них закричал:
– Вон, вон, летит!
И тут же получила «вкачку» от губернатора:
– Цыц, наседки. Понабежали, так хоть не шумите!
Женщины попритихли, но одна, вроде как Семеновна, тут же возвернула губернатору полной мерой:
– А ты, Пальм, тут не шибко командуй-то. Это тебе не Дума боярская, где вы дела государственные решаете. Тут дело, вишь, частное... А то мы тебе быстро укорот дадим. У общества это запросто. А то, вообще, Настасье нажалуемся, вот она тебе устроит...
Бабы прыснули. Но тут кто-то вновь закричал (хотя и слегка потише):
– Вон он, вон.
И все глаза вновь устремились ввысь. Челнок был уже виден вполне отчетливо. И, разворачиваясь, заходил на посадку. Решетников нервно покосился в сторону оркестра, но там уже все было в порядке.
Спустя несколько минут челнок плавно опустился на плиты посадочного поля. Все замерли. Небогатов стоял у трапа прямой как стрела и неподвижный...
Мягко отошла погрузочная аппарель. И спустя мгновение вниз по трапу сбежала худенькая женская фигурка. Остановившись перед Небогатовым, она на секунду замерла, а затем шагнула к нему и... как-то застенчиво прижалась к его груди. Кирилл Владимирович осторожно обхватил ее хрупкие плечи. Несколько мгновений они стояли так, вместе, обнявшись, как будто были одни во всем мире, а затем Вера осторожно отстранилась и, заглянув в глаза любимому, тихо произнесла:
– Если бы ты знал, как я по тебе скучала...
Женщины зачарованно наблюдали за всем этим. Потом кто-то жалостливо произнес:
– Худенькая-то какая...
И ей вослед кто-то добавил с явным восхищением в голосе:
– А любит-то он ее как...
Но сентиментальную ноту оборвало вмешательство губернатора:
– Так, бабы, не мешайте. У нас тут церемония...
Женщины заворчали, но расступились, увидя, как Танюшка Маклина, губернаторская секретарша, проталкивается вперед с караваем хлеба на расшитом полотенце.
Когда Кирилл Владимирович с супругой приблизились к толпе, грянул духовой оркестр. Небогатов едва заметно сморщился, но его жена посмотрела на него такими счастливыми глазами, что его лицо тут же разгладилось.
Вперед выступила Танюшка. Низко поклонившись, она протянула Вере Алексеевне хлеб-соль и принялась что-то воодушевленно вещать. Женщины недовольно зашевелились. Потом вперед протолкалась Семеновна и, отодвинув Танюшку, внезапно... поклонилась жене Небогатова в пояс.
– Ты уж прости нас, Вера Алексеевна, за эту нашу неуклюжесть, – заявила она, бросив взгляд на Решетникова, которого привело в ярость подобное нарушение разработанной им церемонии, – да только я тебе так скажу, по-простому. Спасибо тебе за мужа. Кабы не он – гореть бы нам всем тут с детьми нашими. И мужики бы наши, хоть и до последнего бы стояли, да всё одно до единого бы полегли и ничего не сделали. – И она вновь отвесила ей земной поклон.
Женщины зашумели, захлопали, и за всем этим шумом как-то потерялся и вправду оказавшийся здесь нелепым оркестр, и почти никем не замеченная ковровая дорожка, и все остальное...
Уже в глидере Вера прижалась к мужу и, тронув губами его гладко выбритую щеку, тихо прошептала:
– Я очень горжусь тобой, Кирюша... И знаешь почему? Не потому даже, что ты разбил этих пиратов и спас людей. Я всегда знала, что ты у меня способен на очень многое. А потому, что ты выиграл свою главную битву...
И Небогатов молча кивнул. Да, это верно. Он ее выиграл. Потому что главная битва – это битва против себя самого...
На следующий день к Решетникову заявился Емельян Казанцев, сразу по возвращении с Нового Петербурга и Кедра поставленный на допрос и дознание захваченных в плен пиратов. Казанцев был человеком степенным, дело делал неторопливо, но зато не упускал ни одной мелочи. Так что за этот участок работы губернатор был спокоен и сам туда не лез. Как Емельян закончит, так и доложит, а встревать – только дело портить.
И вот Казанцев наконец появился.
– Здоров будь, Геннадий Павлович, – поздоровался он, входя.
– И тебе здоровья, Емельян Кузьмич. С чем пожаловал?
– Да вот... – Казанцев протянул ему тонкую папочку с двумя листочками распечатки, – тут только выводы. А все дело здесь, на кристалле. Захочешь подробно ознакомиться – пожалуйста, только имей в виду, там, почитай, сорок восемь томов материалов. И почти сто сорок часов допросов в записи. То есть в материалах и расшифровки имеются, но ежели вживую захочешь послушать, то вполне возможно.
Решетников уважительно кивнул (Емельян был в своем репертуаре) и, вытащив распечатку из папочки, углубился в чтение...
Закончив, он поднял глаза на Казанцева и некоторое время сверлил его взглядом.
– А не поторопился ли ты, Емельян Кузьмич. А то у нас издавна много охотников во всех своих бедах кого-то стороннего винить. Тех же американцев, кстати.
Казанцев пожал плечами:
– И сам о том думал, Геннадий Павлович. Потому и с докладом тянул. Проверяли все, да не по разу. С Кириллом Владимировичем во все пиратские БИУСы влезли, информацию сравнивали. К его знакомым на Новом Петербурге обратились, чтобы еще раз все проверили, обнаруженные нами профили сравнили. Все так получается... Кстати, я бы не стал американцев так уж огульно обвинять. Очень похоже, что это, так сказать, частная инициатива этой самой «Макнамара инк.». Хотя... как сказал знакомый Кирилла Владимировича, у них сейчас уже сложно понять, где кончается «Макнамара» и где начинается Содружество...
– Ну-ну... – Решетников покачал головой, – пожалуй, по этому поводу один я ничего решать не могу. Надо будет Думу собирать...
«Думные бояре», как теперь уже стали их называть все жители Нового Города, съехались в офис губернатора к вечеру. Изменение в составе было одно – Кирилл Владимирович, но оно, понятно, никаких вопросов ни у кого не вызвало.
После краткого доклада Казанцева установилась тишина. Все думали, что дальше с этим делать. Оставлять без ответа было нельзя. На том испокон веку и стоит Русь, что никто из числа тех, кто ей обиду причинял, без ответа не остался. Но и ввязываться в противостояние с могущественной корпорацией тоже было как-то не с руки. Одно дело, ежели бы они остались под рукой Императора. Уж тот бы нашел способ, как этой «Макнамаре» укорот сделать. Но ведь сами порешили, что – нет. Отдельно жить будем, хоть и в дружбе с империей, а по-своему. И что теперь, лишь первый раз прижало, так тут же бежать – жалиться?
Первым подал голос Зазнобин:
– А помнишь, Геннадий Павлович, что мне та наша гостья из Института Кардигана говорила?
