ты поднимешься или спустишься на лифте, все уровни контролируют захватчики.
— Значит, пока никто отсюда не убегал?
— Никто даже не пытался, — заверил он меня.
— В таком случае, — сказал я, — мне придется выторговывать свой выход отсюда. А если для этого потребуется рассказать кое-что из того, чем они интересуются, я это сделаю. Всем нам рано или поздно приходится чем-то жертвовать.
Пока я не произнес эту мысль вслух, то до конца не сознавал острейшую необходимость разработать четкую линию поведения; сказать по правде, я вообще ничего не успел спланировать, но Алекс Соворов был из тех, кто всегда провоцировал меня своей нетерпимостью, поэтому я прикусил язык, чтобы не проболтаться о полном отсутствии у меня представления, что я могу или что должен сделать.
Он смерил меня неопределенным взглядом, не будучи вполне уверен, допустимо ли ему оспаривать мое последнее утверждение. Для него эта дилемма была внове: во всех предыдущих наших делах он всегда был уверен, что ничего, кроме неодобрения, я не заслуживаю.
— Так ты работаешь на тетраксов? — поинтересовался он, — Да, работаю. У них были трудности в налаживании контактов с нашими дружелюбными хозяевами, поэтому они послали на планету три команды разведчиков для выяснения ситуации. Мне не повезло, и я вышел из игры еще до окончания первой фазы. Надеюсь, что, пока меня сюда везли, кому-нибудь из остальных повезло больше. Но я был бы весьма тебе признателен, если б ты удовлетворил мое любопытство и рассказал все, что ты знаешь, конечно, если твое намерение молчать не распространяется и на меня.
— Разумеется, нет. К сожалению, много информации мне здесь собрать не удалось. Больше всего я хотел бы поговорить с сидящими здесь аборигенами Асгарда, но меж нами языковой барьер. Некоторые из них с радостью выучили бы пароль, как и захватчики, но у них ограниченные возможности. Кое-кто немного научился говорить во время прогулок, в то время как лингвисты захватчиков дни и ночи работают с коллаборационистами и преуспели в этом гораздо больше.
— Чудес не бывает, — сказал я. — Давай начнем с тюрьмы. Сколько здесь народу и кто они?
— У меня не было возможности точно их сосчитать. Его педантичность начала меня утомлять. Голова раскалывалась. Наверное, лучше было бы пойти поспать и с большей пользой продолжить разговор завтра. Но я пересилил себя.
— Давай же, Алекс. Хотя бы примерно. Что это вообще за место?
— Хорошо, — произнес он. — По моим предположениям, здесь порядка двух тысяч заключенных. Большинство — представители негалактических гуманоидных рас. Я насчитал по меньшей мере двенадцать различных типов. Приблизительно десятая часть заключенных — жители галактики. Большинство — тетраксы, но захватчики, похоже, поместили сюда по представителю от всех рас, находившихся в Небесной Переправе. Это одновременно и тюрьма, и учебный центр. Наверное, поэтому любого, кого хотят как следует допросить, доставляют именно сюда. Кажется, здесь нет обычных издевательств над заключенными, но где что происходит, я толком не знаю. Пока у меня не будет больше данных, я не хочу делать предварительных заключений.
— Вот дерьмо, — пробормотал я. — Мне следовало этого ожидать.
Затем я положил голову на подушку и посмотрел на него снизу вверх.
— У тебя усталый вид, — заметил он. Приятно было видеть, что он способен делать хоть какие-то умозаключения.
— Ты еще не сказал мне, когда здесь кормят, — напомнил я ему.
— Мы живем по дневному графику чуть короче тетронского, — сказал он мне. У захватчиков сорокачасовое деление суток. Понятия не имею, почему. Свет включают в ноль часов и выключают в двадцать пять ноль-ноль. Прием пищи в час, в одиннадцать и в двадцать один ноль-ноль. Прогулка между пятью и шестью и между пятнадцатью и шестнадцатью.
— Постараюсь запомнить, — пообещал я. После некоторой паузы, во время которой в его толстый череп наконец-таки пробилась мысль, что пользы от его информации очень мало, он, понизив голос, спросил:
— Что с нами будет, Руссо? Смогут ли тетраксы нас отсюда вызволить?
— А с какой стати тетраксам о тебе беспокоиться? — Я не преминул добавить в свой вопрос злорадства. — Несмотря на всю твою самоотверженную работу в Координационно-Исследовательском Центре, они наверняка и палец о палец ради тебя не ударят, а теперь, когда моя миссия провалилась, то и обо мне будут беспокоиться ничуть не больше. На твоем месте, Алекс, я бы задумался, как помочь себе самому. Лично я делаю именно это.
— А-а, — уныло протянул он. — Тогда — желаю удачи.
Когда человек говорит неискренне, я всегда это чувствую. К сожалению, мне действительно может потребоваться максимум удачи, и даже немного больше. Я закрыл глаза и попытался прикинуть, какую роль играть, когда допросы возобновятся, а в том, что они возобновятся, сомнений не было. Жаль, но с мыслями собраться я уже не мог. Слишком устал и постоянно хлюпал носом в безуспешных попытках прочистить синусы.
'Из всех самых дурацких мест, где можно подцепить простуду, — пронеслась в моей голове раздраженная мысль, — я выбрал то, где нельзя получить нормальной медицинской помощи'.
Судьба, похоже, упрямо продолжала сдавать мне плохую карту, и я понял: то, что я сказал Алексу, скорее всего окажется правдой — никто не пошевелится, чтобы вызволить нас. И если я не буду правильно разыгрывать свою карту, то могу застрять здесь очень и очень надолго.
Второй допрос начался куда более вежливо, чем первый. Новый переводчик говорил на пароле гораздо лучше моего голубоглазого приятеля и явно не был 'просто солдатом'. Он даже начал с того, что представился. Звали его Сигор Дьян. Одет он был в черную униформу, как и все мужчины, но никаких знаков отличия не имел, что косвенно указывало на его значительность, позволявшую стоять вне иерархии. У него была привычно бледная кожа, белые волосы росли там, где положено, но глаза — необычные: лилового цвета — нечто среднее между светло-синим и розовым, какой бывает у альбиносов. Надбровные дуги несильно выдавались под высоким лбом, что делало его совсем похожим на человека.
Он принял меня в уютно обставленной комнате и предложил сеть на софу, тогда как сам остался сидеть на угловатом стуле с подъемным сиденьем, что давало ему возможность смотреть на меня сверху вниз, хотя ростом я был выше него на добрых три сантиметра. Между нами располагался низенький столик, покрытый стеклом, две чашки и чайник с каким-то горячим напитком. Не спрашивая, он наполнил чашки и подвинул одну из них мне. Я осторожно попробовал жидкость. Она была зеленой и сладкой, как мятный чай с сахаром. Тут же я почувствовал облегчение в горле, которое жестоко саднило. Сейчас наверняка шла демонстрация пряника, но я понимал, что впереди ждет и кнут.
— Ваше имя — Майкл Руссо? — спросил он.
— Да, — просипел я в ответ.
— И вы являетесь жителем планеты, называемой вами Земля?
— Это исходная планета представителей моей расы. Я же родился на планетоиде в астероидном поясе. Это тонкий слой из больших скальных обломков, удаленный от звезды гораздо дальше, чем наша родная планета. Вам известно, что такое звезды и солнечные системы?
— Мы изучаем это. Я верю, что Асгард действительно находится очень далеко от вашей системы, так далеко, что мне трудно это представить. Мы привыкли обращаться с расстояниями гораздо меньших масштабов. Теперь мы узнали, что наши концептуальные горизонты оказались гораздо уже, чем мы могли предполагать.
— Надеюсь, ваши солдаты не страдают агорафобией, — прокомментировал я его слова. Он улыбнулся.
— Боюсь, что все-таки страдают, — ответил он. — Многим трудно работать на поверхности. Даже под куполом Небесной Переправы открытые пространства для нас непривычно велики. А вне купола… вы, очевидно, можете представить, как закружилась у наших людей голова, когда они впервые глянули в небо.
— Наверно, могу, — согласился я. На самом деле не мог: если ты родился в астероидном поясе, то вырос под таким небом, после которого все остальные небеса кажутся милыми и домашними.