– У вас тут есть аптечка? – как можно более равнодушным тоном спросил Гриф.
– Что? – вскинувшись, переспросил Горенко.
– Аптечка у вас тут есть?
– Зачем? – удивился капитан и потер переносицу пальцами. – Мы же в Клинике.
– Мы в заднице, – проворчал Гриф.
Уж он, свободный агент Гриф, точно в заднице. У него нет времени. И нет никакого желания попадаться в руки этих бравых ребят.
За кем они пришли?
За секретами Адаптационной клиники? Или непосредственно за ним – счастливым обладателем зародышей? Когда двое ворвались в кабинет, кого они хотели взять – капитана или свободного агента? Хороший вопрос. Очень хороший вопрос.
Глаза медленно, очень медленно наливались огнем. Еще не наступила боль, еще не корчатся и не обугливаются нервы под жадными прикосновениями боли, но Гриф знает, знает его тело, каждая клеточка его тела знает о том, что надвигается.
Гриф посмотрел на часы – семь сорок, как в песне.
– Во сколько прибывает поезд? – спросил Гриф.
– В восемь ноль-ноль.
– Кто обычно приезжает на поезде?
– Обычно – смена охраны. Начальство, посетители… Но они получают пропуска заранее. В этом поезде будет смена, ваш коллега и… – капитан вздрогнул, как будто просыпаясь, – и солдаты. Пятнадцать человек с офицером.
– И у нас нет связи с поездом?
– Почему? У дежурного на главном пульте – есть. А у нас есть сенсор на перроне. Посмотрим, что получится.
– В общем, посмотришь, что там получится, – сказал на прощание старшему лейтенанту Мараеву Старик. – Пятеро техников пусть там тестируют оборудование, а ты имей в виду.
Мараев не стал переспрашивать, что именно нужно иметь в виду. Старик в эту формулу вкладывал много чего: и то, что нужно за всем следить, и то, что нужно помнить о возможном наказании за глупость и нерасторопность. В общем – «имей в виду».
Солдаты сели во второй вагон поезда. Всего было два вагона, но на переднем была надпись: «Для персонала».
В семь десять группа Мараева села в поезд. В семь сорок шесть туша чужекрысы врезалась в окно вагона и отлетела куда-то в рыжие кусты, оставив на бронестекле жирный темно-желтый мазок. Сидевший возле окна рядовой Георгиади дернулся от неожиданности, слетел с сиденья и упал, гремя автоматом и снаряжением.
– Вашу мать… – простонал рядовой, немного отдышавшись.
Никто не смеялся.
Георгиади собрал свои вещи и молча сел в кресло возле прохода. Остальные тоже от окон отодвинулись. Шутки шутками, а если тварь прорвется… Прежде чем она умрет, много чего может произойти. Хорошо еще, что чужекрысы ходят небольшими стаями, и та, к которой принадлежала прыгавшая, уже находится далеко…
Еще один удар в окно, еще один мазок желчи, заменявшей чужекрысам кровь.
И еще один. И еще.
Мараев подошел к окну. Ему показалось, что за кустарником шевелится степь. Сотни чужекрыс двигались вдоль железнодорожного полотна, два сплошных потока бурой шерсти, красных глаз и желтых зубов.
Чужекрысы шли со стороны Территории.
Мараев по рации вызвал штаб.
Ему не поверили.
Мараев выматерился и повторил.
Майор Галищев, дежуривший сегодня по части, хотел обидеться, но решил, что старлей майора без веского основания матерно ругать не станет, и приказал поднять вертолет, заодно предупредив биопатруль.
Машинист поезда о крысах сообщил в Клинику. Попасть к перрону Клиники можно было только через бронированные ворота, поставленные именно на случай нападения чужекрыс. Впустить поезд – открыть ворота. Открыть ворота – открыть путь чужекрысам в Клинику. Оставить поезд перед воротами…
Никто и никогда не проверял, сколько времени поезд устоит под натиском стаи. Даже если в стае особей от десятка до двух.
Получив ответ из Клиники, машинист начал материться. Матерился до самой Клиники. До самых закрытых бронированных ворот.
– Все, – сказал он, останавливая состав.
На экране заднего обзора машинист видел, как падали за поездом деревья на рельсы. Уехать обратно не получится.
