поленился?
Карась не стал отрицать, снова заглянул в зал.
– Можно и идти, – сказал он. – По краешку возле стены – там прибрано.
Слуга заканчивал скоблить край стола, а на другой край, чистый, уже поставили кувшины, миски и доски с нарезанным хлебом.
– А за вонь – прощенья прошу, – пробормотал Карась. – У нас заведенье приличное…
– Ничего, мы и сами воняем, – успокоил его Враль. – Ты бы ночь рядом с Дылдой поспал – нюх бы и притупил малость.
– Приятно снедать, – сказал хозяин. – А я слуг погоняю, спят на ходу…
– Стой-стой-стой! – Дед схватил Карася за локоть. – Ты мне скажи, где тут у вас молочка можно раздобыть. Очень я молоко уважаю. Твой оглоед вчера сказал, что нету молока, но не может того быть, чтобы во всем городе с пригородом для старика больного крынки молока не нашлось…
– Птичьего? – с улыбкой спросил Карась. – Птичьего – проще достать. У нас сыроварни стоят. Приезжали селяне на ярмарку, жаловались, что половину коров под нож пускать придется… Вот такими слезами плакали. Это ж прямой убыток! Не будет молока, а мясо пойдет за бесценок…
– И нету молока совсем? И масла коровьего нет?
– Есть неподалеку хутор… – неуверенно сказал Карась. – Привозил хозяин молоко осенью… Много привозил. А к концу года – перестал. Я его видел на площади как-то, говорит, все покупают у него прямо на хуторе.
– Хутор далеко?
– У нас Дед за молоком на край света пойдет, – засмеялся Враль. – Люди от пива или от вина пьянеют, а Дед – от молока. Дуреет просто.
– Хутор неподалеку, за рекой, но в такой дождь… – на лице Карася отразилось сомнение: неужто можно настолько любить молоко, чтобы в непогоду, на хутор…
– Ну да ладно, – махнул рукой Дед. – Ты нашего балаболку не слушай, мы его с собой возим, чтобы он языком мух да комаров разгонял. Если вдруг сегодня или завтра молочко найдете, заплачу вдвое. А если нет – ну, на нет, сам понимаешь, собачек не напустишь.
– Ты куда гребешь?! – страшным голосом закричал Карась на слугу, будто совершил тот что-то совсем уж непростительное. – Я тебе руки поломаю… Я тебе шею сверну, бестолочь!
– Хороший человек, – сказал Дед, глядя вслед Карасю. – Тихий и душевный… Шкуру снимет ласково, еще и деньги за свежевание возьмет…
– А хутор интересный, – сказал Кривой. – Кто ж это молоко покупает прямо на хуторе? И куда его девает, молочко-то? Карась сказал – большой хутор. Я еще пойму, если купить и перепродать… Но ведь нету молока на рынке? Неужели Хорек прав?
Хорек грыз поджаристую корочку и молчал. Но есть совершенно не хотелось, еще и подташнивало. Было гадко настолько, что даже внезапная похвала Кривого особой радости не принесла.
– Чего нос повесил? – спросил Кривой.
– Отвяжись от мальца, – буркнул Дед.
– Да что ты все вокруг него пляшешь? – вмешался Дылда с полным ртом. – Малец да малец, не троньте, то-се…
Дылда одним глотком осушил кружку пива, рыгнул удовлетворенно:
– Какой он тебе малец? Ватажник с полной долей. Вчера вон двоих порешил. Как одного рогатиной проткнул, я сам видел. Только вот по сторонам не смотрит – чуть железякой по голове не получил… И спасибо не сказал…
– Ори погромче! – тихим голосом посоветовал Враль. – Про рогатину, про то, как вчера двоих убил… Еще про чего интересное поведай слугам. Может, их просто позвать поближе, чтоб ничего не упустили?
– За собой следи, – огрызнулся Дылда, но голос понизил. – А только нечего сопли Хорьку подтирать, раз долю получает, так пусть и отвечает за все… Как остальные…
– Он и отвечает, – веско произнес Кривой. – Или поспорить со мной хочешь? Так я готов.
– Ты-то здесь при каких? – прошипел Дылда. – Батька ты ему или мамка? Если он еще малец неразумный, пусть с лошадьми сидит, котел моет и в драку не суется. А если ватажник и долю наравне со всеми получает, значит, взрослый уже.
– Как ты? – неприятным голосом осведомился Кривой.
– Как я! – с вызовом ответил Дылда. – А что?
– Все, – сказал Дед, – замолчали.
– Чего замолчали? Это я не взрослый? Я? Я с двенадцати годов сам, никто мне сопли не утирал. Как пожгли нашу деревню, так я две зимы в лесу жил. Одну зиму вообще без огня: мясо сырое жрал, кровь пил. Некому было со мной сюсюкаться. А когда я своего первого убил, не плакал и не бился в припадке. Кресало забрал, нож, рогатину, лук со стрелами. Соль. Одежу с мертвяка снял и даже кровь не застирывал. – Дылда ударил кулаком по столу – посуда подпрыгнула. – Добренькие вы! Сколько еще с ним цацкаться будете? Месяц? Два? Год целый? А потом что скажете? Извини, скажете, все, взрослый ты уже, теперь, будь добр, глотки режь без слез да соплей и товарищей своих хорони без воя и причитаний… А сам подыхай молча и на поминки не рассчитывай! Так вы ему скажете? Если бы мы сразу его… после засады той на Жлоба да после Молчуна… Вина б в него влили… на няньку ту, пусть силком, но затянули бы… Может, все по-другому бы и вышло. И руку бы он себе не резал, и в бреду бы не валялся… Может, Заика сейчас бы живой был, а мы от саней проклятых не отстали. Уже бы княжну нашли и в Камень везли. От вашей жалости… от вашей жалости проклятой… Рыбью Морду убили… Из-за чего? Из-за того, что мы Серого упустили да за Крысом полезли… Горбун, Щербатый, те, кого мы побили в храме, – сколько еще народу погибнет из-за того, что вы щенка этого жалели? Из нас кто? Я? Враль? Все мы подохнем? Просто пожалели мальца…
Дылда обвел взглядом сидящих за столом. Налил себе вина и выпил.
– Ты на меня не злись, Хорек, – сказал Дылда. – Не о тебе я… О жалости. Хуже нет на свете, чем жалость. Лучше глотки грызть, чем добреньким быть. Лучше. Меньше крови от этого и горя меньше…
Хорек хотел ответить, выкрикнуть в лицо Дылде что-то злое и обидное, может, даже плеснуть в это лицо пивом из кружки, ударить, но вспомнил прошлую ночь, скрежет стали у себя над головой, Дылду с оскаленным ртом, смертельный удар от Хорька отводящего, – и молча опустил голову.
Ватажники тоже молчали. Даже Враль против обыкновения не стал Дылду ни перебивать, ни подначивать. Угрюмо крошил хлеб в миску и молчал.
– Извините… – хозяин харчевни подошел к столу. – Купец приезжий, из Каменной долины, хотел перекусить, пока семья его не проснулась. Вы позволите?..
Но, взглянув на лица ватажников, поперхнулся, однако не убежал прочь, не замолчал, а, понизив голос, добавил:
– Вы хотели узнать про то, чего люди из Долины бежали…
– Ладно… – Дылда оглянулся на входную дверь, где стоял дородный мужик с золотой купеческой цепью на груди. – Только скажи, что с него выпивка на всех.
– Само собой, – поклонился Карась и махнул рукой купцу. – Он и сам предлагал.
– Доброго утра! – пожелал купец сидящим за столом. – Благодарю за гостеприимство.
– Милости просим, – чуть склонил голову Дед. – Угощайтесь…
– Да сейчас Карась принесет на мою долю, – густым басом ответил купец, но налитое вино выпил. – Доброе вино у Карася. С моим, правда, не сравнить… Мое, жаль, в подвалах осталось. Только казну и успел прихватить с собой, да семью. Все бросили: товары, скотину – все.
– Что ж так? – удивился Дед. – Сколько ж народу побежало?
– Да все из Долины ушли, никто не остался. А там тысячи три народу проживало, если с рудными рабочими считать…
– Три тысячи! – покачал головой Дед. – Неужто напал кто?
– А не знаю! – купец осушил еще одну кружку, предложенную Дедом, и стукнул кулаком по колену. – Не знаю. Ничего не сказали… Ночью к дому прискакали, в ворота стучат, факелами машут – выходи, а то дом сожжем. Хватай, что унесешь, и на Рудную дорогу выходи. И в Базар.
Жена – в крик, я за топор было схватился, приказчик мой – за нож, только их человек десять к дому подъехало. И с ними от Головы нашего один, знакомый. Говорит, не спорь, Налимыч, не то время. Жить
