Суворова Татьяна
Черный талисман
1. ЛУЧИ СХОДЯТСЯ В ФОКУСЕ
— Я облучен, скоро умру… Хорошо, что ты в комиссии… Но не дай затянуть себя в Проект… Слышишь, не дай… Найди моего сына… Он — то самое, о чем мы говорили… пятьдесят лет назад… Я не смог полететь за ним… был в Проекте… Координаты моего сына…
Если события немного отличаются от усредненной картины — это только подчеркивает их заурядность. Еще один муж смылся от беременной жены. Людмила Борисовна поплакала. По совету соседок подала на алименты, но милиция не нашла беглеца. Пропал — как в воду канул.
Тем временем родился Валентин — и сразу же попал на бабушкино попечение. До пяти лет жизнь мальчишки была ничем не примечательна. В пять он сорвался с дерева, ударился позвоночником о корень. Вопреки всем врачебным прогнозам, паралитиком мальчишка не стал. Но и здоровым — тоже.
После больницы Людмила Борисовна старалась пореже выпускать сына из поля зрения. Начальство не возражало, и она держала Валентина при себе не только дома, но и на работе — в районной библиотеке. Он целыми днями сидел в служебных помещениях, читая то, что подвернется под руку, — а в основном подворачивалось то, что взрослые не успевали вовремя отобрать.
Когда Валентин пошел в школу, изменилось немногое. Он оказался слабее всех в классе — а быть на побегушках не хотел. Поэтому мальчишка очень скоро начал избегать ребят, сразу после уроков удирая в библиотеку. Ненавистный учебник русского отлеживался в портфеле, а из шкафа извлекалось что-нибудь о пиратах, шпионах, космолетчиках. И Людмилу Борисовну это положение в целом очень устраивало.
Классе в шестом была предпринята отчаянная попытка стать не слабее сверстников. Разумеется, она потерпела полный провал. Единственный результат всех самоистязаний — Валентин загремел в больницу. И после этого окончательно затворился в библиотеке.
Учеба в школе шла легко, без троек, но отличником он не был. Не хватало прилежания, и письменные уроки делались им наспех, а устные — вообще никак (благо память есть). Зато Валентин читал много научно-популярных, а позднее — и достаточно специальных книг. Там можно было прочитать о чем-то совсем новом, необычном. А потом ошарашить этой информацией и класс, и учителя. Мать ругала сына за такую систему занятий, он оправдывался:
— Но это же нелепо — повторять много раз одно и то же… Можно запоминать все с первого раза. Я знаю, что смогу так, и тренируюсь.
Иногда ритм жизни менялся — это приезжала в гости сестра матери, Нина Борисовна. Она охала, все время повторяла: «Парень еще чокнутее Людмилы растет», звала к себе, в большой город…
Валентин окончил десятилетку. И тут случилась катастрофа — через два дня после школьного выпускного бала мать сбил самосвал. Прямо под окнами дома. И Валентин слышал крики, видел красное месиво, липкие ручейки на асфальте, шатающегося, мутноглазого водителя, который был еще грязнее своего грузовика…
Он не плакал. И у гроба с неоткрываемой крышкой стоял с очень спокойным, мелового цвета лицом.
Сразу же после похорон тетя Нина увезла его к себе. Когда-то, до смерти матери, он хотел быть астрономом. Но Нина Борисовна заявила, что племянник пойдет на филологический факультет. Валентину ни до чего не было дела, и тетка сама подала туда его документы. Экзамены он сдал плоховато, но все же прошел по конкурсу — очевидно, только потому, что заявлений от парней, как всегда, почти не было, а деканат не хотел иметь чисто женский курс.
К концу семестра Валентин пришел в относительную норму. И был шум, крик: «Тетя Нина, зачем вы меня засунули на этот чертов факультет, уйду, сегодня же уйду, заберу документы!» — «Валечка, не добивай свою бабушку, ее ведь держит в жизни лишь то, что хоть у внука-то все хорошо… И меня, кстати, тоже не добивай». Решающим оказался аргумент: «Ты же пишешь, а когда окончишь факультет, сможешь уйти в писатели». Валентин по наивности поверил в такую возможность. И решил, что для него это неплохая перспектива — писать о пиратах, шпионах и космолетчиках.
Через год умерла бабушка. Он вместе с тетей Ниной съездил на похороны. И с тех пор жил в Н-ске безвыездно.
Валентин, отбегав в группе для физически ослабленных, шел с занятий по физкультуре. Помахивал стареньким «дипломатом» (купленным под влиянием нелегально просмотренных западных боевиков). Пинал куски сколотого весеннего снега — они походили на слоеный пирог, только вместо варенья в них была грязь. Думал о том, в какой журнал сунуться с очередным рассказом, где наконец его напечатают, а не будут ругать за слишком закрученный сюжет или еще неизвестно за что. Еще в голове были прикидки насчет побега с вроде бы полуобязательного факультетского собрания…
Кто-то схватил Валентина за руку. Мгновенно приготовив почти вежливую отповедь, он обернулся.
Но это был не ненавистный факультетский комсорг, а незнакомый старик в ярком молодежном плаще. И со странными глазами: желтыми, напряженными. Валентин мысленно хмыкнул: «Уж не признал ли он во мне убийцу своей самостоятельно сдохшей собачки или там кошки?»
— Извините, я спешу на лекцию.
Нейтральный дипломатический тон, попытка вырваться.
— Ты сын моего друга, — сказано не как вопрос, а как утверждение.
— Вы обознались. — Он уже не скрывал раздражения.
— Я не могу обознаться. Об этом позаботился твой отец.
— Мне все равно. Отца я не видел, он мне безразличен, и говорить с его знакомыми мне не о чем. — Валентин рванулся, но хватка старика была мертвой.
— Я понимаю, Людмила Борисовна сердита, не может простить такого обращения с собой… Она настроила и вас… Возможно, Нэк и перегнул палку, ему следовало бы быть бережнее с вашей матерью. Но у вас говорят: не вспоминайте о мертвых плохо.
Валентин молчал, ни во что не вслушиваясь и обдумывая свое избавление. Старик, не отпуская рукав и не ослабляя хватки, шел рядом.
— Вы спешите? Хорошо. Через минуту я перестану вас задерживать. Только проверим одну вещь, ладно? У вас есть что-нибудь твердое?
Словосочетание «перестану задерживать» врубило внимание Валентина. Он неделикатно, пристально посмотрел в зрачки старика — определить, не врет ли тот. Эти желтые глаза смотрели чересчур, неприятно пристально — словно бы рассматривали диковинку на витрине. Если бы не боль, промелькивающая под этим любопытством…
— Ладно, поверю. — Он полез в свою куртку. На днях некто Окунь, совершенствуясь в юморе, завернул базальт в бумажку от шоколадного батончика и угостил им Валентина. С тех пор этот камень так и болтался в кармане.
— Отлично. Сжимайте его так, словно собираетесь раздавить. Пожалуйста. Вы сжимаете? — Старик, покусывая губы от волнения, смотрел в землю и вертел в руках прозрачную палочку.
Валентин пожал плечами, улыбнулся нелепости ситуации:
— После этого я ухожу. В соответствии с вашим обещанием.
Камень, зажатый в кулаке, был холодным, твердым. Палочка прикоснулась к предплечью, по руке прошло что-то вроде колючего, обжигающего разряда. Пальцы непроизвольно сжались сильнее, и…
Базальт раскрошился.
Валентин потерял всякую ориентировку в мире, вместо мыслей в голове бесился хаос.
— А сейчас мы поговорим по-настоящему, верно? — Голос старика долетел откуда-то из-за края света.
