Перед глазами стоял пленный чеченец, которого он должен был расстрелять. Наверняка он не боевик, а только сознался в этом под давлением обстоятельств, для спасения своей жизни…
Вдруг Олегу стало противно он понимания, что именно собой представляет война. Вдруг он с особой остротой увидел в войне чудовищное преступление, покрытое, тем не менее, ореолом героизма, славы и справедливости. Какой бред! Война — это ужас, страх, боль, скорбь. Война — это смерть, это бесчестие, это жестокость. И не может война так подаваться в кино и книгах, как это есть на самом деле.
Олег двинулся по направлению к караульной палатке. Возле входа стоял Мишин.
— Замучил ты меня своими проверками, — устало сказал начальник караула.
— Извини, Устав. Давай «постовку», пропишу проверку.
Володя посторонился, приглашая Олега в палатку. B палатке двое караульных играли в шашки. Третий из бодрствующей смены ломал на дрова снарядные ящики. Еще трое спали на нарах. Олег сел за стол и начал заполнять постовую ведомость. После караула Нартов пошел по расположению отряда и незаметно для самого себя дошел до палатки медицинского пункта. Из палатки доносились голоса, и он решил войти.
Саша Кириллов сидел на корточках и рассматривал резаную рану на ноге старшины-контрактника из роты Самойлова. Старшина морщился от боли, но терпел и вслух свою боль не выказывал. Саша, чтобы облегчить старшине страдания, сказал:
— Рана пустяковая, на «гражданке» ты бы ко мне с такой раной и не пошел бы.
— Правильно, — усмехнулся старшина. — Я бы врача на дом вызвал…
Кириллов повернулся, и увидел Нартова.
— Привет, — кивнул врач. — Проходи…
Саша закончил бинтовать рану, и сказал старшине:
— Такую повязку мог бы и сам наложить. Вот тебе антибиотики, пей каждые четыре часа по одной таблетке. Завтра утром приходи на осмотр. От выполнения боевых задач я тебя освобождаю.
— A это зачем? — старшина криво посмотрел на врача. - He надо мне освобождения. Я могу бегать. Как на меня пацаны смотреть будут?
— Еще набегаешься. Еще навоюешься, — Саша хлопнул старшину по плечу: — Иди.
Когда старшина вышел, Кириллов повернулся к Олегу:
— Рассказывай. Что болит?
— Да, собственно, ничего не болит. Разве что душа…
— Это у всех здесь болит. Это побочное явление любой войны. Так что сильно по этому поводу не переживай. A что, собственно, ты так распереживался? На боевые, вроде, не ходишь…
— Да так. Утром мне приказали расстрелять чеченца. Разве можно вот так просто взять и убить?
— Можно, — махнул рукой Кириллов. — Запомни, Олег, это — война. Здесь цена человеческой жизни равна цене патрона. C этим нужно просто смириться, и принимать это как должное. Или быстро свихнешься. Ты его расстрелял?
— Ты что? — Олег замахал руками. — Я же не палач!
— Значит, ты еще не перестроил свою психику на боевой лад. Ну, ничего. Это дело вполне поправимое. Скоро будешь убивать пачками, и на завтра уже не будешь об этом помнить…
Саша так скривил лицо, что, было, не понятно говорит он правду, или так жестко шутит. Поэтому Олег не знал, как ответить. Он промолчал.
— Может, дать тебе успокоительного? — спросил Кириллов.
— Давай, если не жалко… — пожал Олег плечами.
Врач вынул из ящика какие-то таблетки, и дал Нартову пару штук. Олег проглотил таблетки и запил их водой.
— На войне, Олег, жизнь и гроша ломанного не стоит. Примирись с этим.
— Но ведь это не правильно! Человеческая жизнь — это самое дорогое, что есть на этом свете. Жизнь надо беречь, а не так лихо пускать ее в оборот…
— Запомни, Олег — война, это самое мерзкое, самое кровавое преступление.
— Но ведь все равно, это не правильно!
— Это не совсем так, — покачал головой Саша. — Убивая врага, ты, возможно, спасаешь кому-то жизнь.
— He нужно было затевать эту войну. Тогда бы не пришлось никого убивать.
— Война уже начата. И не нами. Сейчас наша задача — закончить войну. Закончить мы ее сможем только после того, как переломим чеченцам хребет. A это мы сможем сделать только тогда, когда отправим к Аллаху большую часть боевиков.
— Тот, кто начал войну — урод, — заключил Олег.
— Согласен, — кивнул Саша. - B семье не без урода.
— Этого урода надо сюда. Пусть он посмотрит, как это выглядит на расстоянии вытянутой руки. Пусть он посмотрит, что есть такое смерть, как она выглядит, как она пахнет. Может, тогда он осознает, на что обрек тысячи человек…
— Уроды, Олег, никогда не спускаются до таких мелочей. Им хорошо и наверху.
— Но я бы все равно хотел бы посмотреть на них здесь. Вон там, на сопке, где погибла десантная рота.
— Я, честно говоря, тоже… но это, как ты понимаешь, не реально. Смотреть на смерть выпало нам и только нам. Ничего уже не изменить. Такое наше призвание…
Саша закрыл ящик с медикаментами и снова повернулся к Олегу:
— Если тебе приказали расстрелять чеченца, значит, наши командиры в отношении тебя что-то замышляют.
— Я знаю. Романов приучает меня к виду крови. Он что-то задумал. Говорит, что если эту задумку реализовать, то боевиков можно будет брать голыми руками…
— Романов это может. У него голова светлая… — усмехнулся Саша.
— Голова светлая, а стоит на должности всего лишь командира батальона.
— Это так задумано, — улыбнулся Саша. — Большие командиры специально таких как наш Борисович высоко не поднимают. Только такие как Романов, умеют учить своих подчиненных воевать. Сейчас Романов командует уже шестым отрядом. Ставят его на самый плохой отряд, смотришь, через полгода не отряд, а конфетка. Романов разведчик экстра-класса…
— Я его еще не очень хорошо знаю…
— Еще узнаешь. A вообще, по-моему, Романов это тот, за кем можно идти с закрытыми глазами. У него сознание не как у нормальных людей. Что-то случилось, еще никто не понял, что именно, а он уже все взвесил, осознал и выработал решение… Он с чеченцами не воюет. Он с ними просто играет. Они для него не противник. Для другой войны он готовился. B Афганистане он был заместителем командира роты в Асадобаде и там воевал так, что мятежники за него даже миллионное вознаграждение назначили.
— Мне кажется, что на войне самое страшное, это недооценить противника, — сказал Олег.
— Это так. Но Романов себе цену знает. Позже ты увидишь в нем нечто такое, чего нет у многих крутых спецназеров.
— И что же это?
— Как бы тебе объяснить… понимаешь, командиры на войне стараются всегда быть осторожными, постоянно считаются с противником, чего-то опасаются, чего-то боятся. Романов не боится вообще ничего. Ему сам черт не брат. Если он куда-то приходит, пусть даже к незнакомым людям, то все вдруг понимают, что он Хозяин. Он даже может еще ничего не сказать, но все понимают, что он выше всех. Просто Борисович хозяин любого положения. Хозяин любой ситуации. Когда нет выхода, он просто проломит стену, но выход найдет. Это человек огромной силы воли. Воли у него столько, что хватит на сто человек. Или на двести. A может и больше… Он здесь над всеми нами хозяин не только потому, что у него звание и должность, но и больше потому, что все в него верят и все его уважают…
— И боятся, — сказал Олег, вспомнив как Романов нарезал Мишину.
— Да, и боятся, — кивнул Саша.
Олег понял, что исчерпал темы для разговора и повернулся к выходу из палатки.
— Я пойду. Спасибо за таблетки.
