Если бы Улла знала мать так же хорошо, как Янне, она бы быстро ушла к себе домой. Голос матери был холоден как лед. Но Улла не замечала этого, она лишь улыбнулась, как улыбаются гости, шагнула к столу и сказала:
— Какие милые у тебя чашки.
Мать нарочито громко вздохнула.
— Выпьешь чашку кофе?
— Я, собственно, пришла по делу, но раз у тебя уже готово…
Улла села на место отца. В щели неплотно прикрытой двери маленькой комнаты мелькнуло его лицо. Хотя оно появилось на секунду или две, Янне успел заметить на нем тень грозы. И в голосе отца тоже звучал гром, когда он проревел:
— Янне!
Янне подошел к двери.
— Принеси мне брюки, — проворчал отец через дверь. — Они, наверное… Ну, словом, посмотри сам, где они.
Янне нашел брюки на швейной машине. Он скатал их в сверток и сунул в щель в выжидательно протянутую руку отца.
Когда отец две или три минуты спустя вышел из маленькой комнаты, его лицо расплывалось в широкой улыбке.
— А, это ты, Улла, — приветливым голосом сказал он.
Но за спиной Уллы отец строил матери мрачные гримасы.
Потом они пили кофе и разговаривали о погоде и фабричных делах. Мать рассказывала о каком — то Ква?рнстреме Те?лмане, который взял пособие на лечение, хотя не был болен. Вчера мать видела, как этот Телман с каким — то бородачом отправился на такси в город.
Поохав некоторое время по поводу того, какую жизнь ведет Телман, Улла вдруг сказала без всякого перехода:
— Ну уж нашего — то Пертти никто не будет учить финскому языку…
Мать взглянула на отца. Тот смотрел на крошки от булки рядом со своей чашкой. Потом скатал из крошек шарик и сконфузился, не зная, куда его девать.
— Вы, наверное, знаете…
В начале недели Рахикка рассказал, что в школу два раза в неделю будет приходить финский учитель преподавать финский язык. Янне тоже слышал об этом и каждый день ждал прихода учителя. Однажды — это было в среду или в четверг — он уже подумал, что финский учитель прибыл, приняв за него человека, который все утро ходил по школьным коридорам. Но этот человек был всего — навсего трубопроводчиком; днем Янне видел, как он в комбинезоне чинил протекающую трубу.
Отец сунул хлебный шарик в рот и хотел что — то сказать, но мать опередила его.
— Мы слышали.
— Ну, и что вы об этом думаете?
— Наверное, это хорошо.
— Куда там хорошо, — фыркнула Улла. — Что хорошего вы в этом увидели?
Улла сидела, полураскрыв рот, и была немного похожа на Пертти, во всяком случае веки у нее были такие же припухлые. И ее взгляд так же бесцельно блуждал по столу, переходя с хлебницы на куски хлеба, масленку, куски колбасы и сыра… Янне хотелось сказать ей: «Ты должна смотреть людям в глаза».
— Ну, а если бы пришлось опять уехать в Финляндию? — сказала мать.
— А вы собираетесь уехать? — полюбопытствовала Улла.
Сердце Янне подпрыгнуло. Он пристально глядел в глаза матери, когда она сказала:
— Как знать… И потом, было бы ужасно, если б Янне забыл родной язык.
— Тут есть еще и другое, — сказал отец.
— Что другое? — спросила Улла.
— Что — то такое… Я точно не помню…
— Говорят, что чужой язык легче изучать, если хорошо владеешь своим, — сказала мать с несколько надменным видом.
Улла засмеялась.
— Они пробуют кормить переселенцев всякими небылицами. И Рахикка тоже. По — моему, он просто хочет поважничать. Бог знает, чего он добивается своими разговорами. Но, по правде — то говоря, научиться шведскому языку можно только среди шведов. Если бы вокруг меня не были все время финны, я бы уже умела хорошо говорить по — шведски.
— Может быть, — сказала мать.
— Это точно.
Улла вызывающе посмотрела по очереди на отца и на мать, задев при этом взглядом и Янне.
Отец поднялся и сказал, что идет в маленькую комнату за трубкой и табаком. Но ему, вероятно, пришлось искать их; во всяком случае, в кухню он больше не вернулся.
Мать налила Улле еще кофе, и все наливала и наливала, хотя из кофейника шла уже одна только гуща.
— Будь добра, — сказала она.
— Так что давайте мы не разрешим нашим мальчикам ходить на такие уроки, — сказала Улла. — Это запутало бы их.
— Над этим надо подумать.
— Чего тут думать?
— А разве посещение этих уроков не будет обязательным? Ведь на другие — то уроки нельзя так просто взять да не прийти.
— Ах, какая ты еще наивная, — фыркнула Улла. — Посещение будет добровольное.
— Это правда?
— Правда — правда. Я еще многому должна тебя поучить. Ведь ты знаешь, что я в Швеции уже пять лет. Знаешь ведь?
Мать принялась споласкивать кофейник и кивала головой не то раковине, не то стене; вероятно, она не хотела показать Улле затаенную в глазах злость. Но Улла не увидела бы глаз матери, даже если б та повернулась. Улла смотрела в сахарницу, на ложку, и перемешивала сахар с кофейной гущей.
— Знаешь? — снова спросила Улла.
— Знаю, знаю…
— Ну, тогда ты, может быть, согласишься со мной. Этот же вздор они мололи на последнем месте, где я работала. Но я сказала им: нет. А когда я говорю нет, значит, нет. И ничего они со мной не могли поделать — и здесь не смогут. Наш Пертти будет изучать только шведский, и точка. И я надеюсь, что и ваш Янне поступит так же. Разве нет?
— Там посмотрим.
Мать начала убирать посуду со стола и оставила перед Уллой только чашку с кофейной гущей. Улла отпила из чашки. Затем она, прищурив глаза, проследила за тем, что делает мать, и сказала совсем другим, раскатистым голосом:
— Ах, так, теперь я начинаю понимать…
— Ты не обижайся, но…
Однако Улла больше не слушала. Цокая туфлями, она прошла к двери и через дверь в прихожую. Когда цоканье переместилось за стену, мать подсела к Янне, коснулась его руки и сказала:
— Конечно, ты можешь ходить на эти уроки.
— Непременно! — крикнул отец из маленькой комнаты.
Позже днем Янне рассказал Рахикке о приходе Уллы. Рахикка слушал молча и лишь все сильнее сопел трубкой. Когда Янне кончил, Рахикка вскочил и поспешно направился через двор к Лемпиненам.
Что говорилось у Лемпиненов, Янне не мог слышать со двора. Но разговор был ожесточенный, это было видно по разгоряченному, раскрасневшемуся лицу Рахикки, когда он вернулся десять или пятнадцать минут спустя. Трубка свисала у него изо рта кверху дном, а его дыхание напомнило Янне одну из машин у отца на заводе: ее вентили так же сипели и вздыхали.
