таки забыл? В спешке он иногда забывал ее застегнуть, и тогда были видны кальсоны. Вот и сейчас они видны, если… Но он не осмеливался больше проверять: все бы это увидели. Десятки глаз следили за каждым его движением.
Ему вдруг захотелось закричать, заорать, сделать что — нибудь такое, чтобы стерегущие сзади взгляды уступили ему дорогу и он смог пойти на свое место рассматривать сердце Эскила Йоганссона. Но он не закричал, а лишь сжался в комок и бросился бегом к своей парте. Он попал не в тот проход и помчался обратно. Его рука задела что — то мягкое, пальцы ощутили тепло чьей — то кожи. Он прижал руку к боку и, спотыкаясь, поспешил дальше. Кто — то потянул его за рукав, он вырвался и шумно плюхнулся на свое место.
Сердца были на месте на крышке парты, маленькое чуть повыше над большим.
— Спасибо, Янне, — сказала Лилли, — большое спасибо.
И тут раздался взрыв.
Он начался откуда — то сзади гулким, как из бочки, смехом, покатился вперед, разросся вширь и овладел всеми уголками класса. Смех бушевал над Янне, как туча с градом, он хлестал, он бил… И повсюду виднелись черные зияющие отверстия ртов. Он прижался лбом к парте.
Но и парта, казалось, жгла.
— Тихо! — крикнула Лилли. — Тихо!
Сперва смех начал заикаться в передних рядах; он прерывался, стал выдыхаться; гул как из бочки тоже начал стихать. Потом наступила минута полной тишины, а за нею один за другим стали раздаваться обычные в классе звуки: зашуршала бумага, послышалось чмоканье губ, перешептывание, кто — то высморкался, о парту стукнулся ботинок, на пол, звякнув, упала монета. Звяканье почему — то напомнило Янне о колокольчике и о том, как однажды в Финляндии по замерзшему озеру ехал на гнедой лошади толстый мужчина в меховой шапке. Тогда — то и звенел колокольчик.
— Вы ужасны, — бушевала Лилли, — ужасны, ужасны…
Янне медленно поднял голову. Он сделал вид, будто рассматривает нарисованную собаку, а на самом деле следил за Берит, Томасом и другими. Все они продолжали пялить на него глаза. Он принялся теребить воротник рубашки, скручивал его и снова раскручивал. Затем достал английскую булавку и стал выцарапывать на крышке парты третье сердце — свое собственное.
Лилли снова незаметно подошла к нему, вдруг будто выросла перед ним. И опять ее рука коснулась его плеча, на этот раз словно поглаживая. Он слегка тряхнул плечами: не надо ему этого поглаживания. Лилли отступила назад, положила перед ним лист белой бумаги и дала карандаш.
Янне вопросительно взглянул на Лилли. Она кивнула, улыбнулась и сказала:
— Ты рисуй, рисуй…
Затем она подошла к доске и стерла обтянутый обручами шар. Стина хихикнула еще раз, остальные молчали.
Янне принялся рисовать на бумаге лошадь с колокольчиком. Время от времени он посматривал на зуммер над дверью класса. Его жужжание возвестит окончание урока.
3. ТАЙНЫЙ ПАССАЖИР
Отец чистил щеткой пиджак от коричневого костюма в кухне у окна. Он куда — то собирался. Мать тоже была дома; она уже надела синее платье и расчесала свои локоны. Отец и мать все утро перешептывались между собой, перешептывались и умолкали, как только Янне оказывался поблизости. Янне только что застиг их на перешептывании. Тогда отец притворно закашлялся, а мать ушла в комнату и, сев в кресло, стала читать старую женскую газету.
— Куда вы собираетесь? — спросил Янне.
Отец повернул спину пиджака к свету и сказал:
— Погляди, нет ли перхоти.
Мать шуршала в комнате газетой. Янне заглянул в дверь.
— Мы с отцом едем в деревню, — сказала мать.
— К кому?
— Есть такой Ла?????йтинен, ты его не знаешь.
— Я поеду с вами.
— На этот раз нет. Ле?хтонен уже такой старый.
— Ты сказала Лайтинен.
— Ну да, Лайтинен.
Мать перевернула страницу и принялась разглядывать портрет какого — то бородача. Янне пошел в кухню и сказал отцу:
— Я тоже поеду с вами.
Отец надел пиджак и крикнул матери в комнату:
— Может, все же возьмем его с собой, ведь он уже взрослый мальчик?
— Ты все портишь, — пожаловалась мать. — Я же взяла с тебя клятву молчать.
Янне вертелся вокруг отца. Он казался не таким несговорчивым, как мать. Если с ним поговорить…
— Где ты познакомился с этим Лехикойненом? — спросил Янне.
На отца напал кашель, с минуту он ничего не мог сказать. Мать крикнула из комнаты:
— Он работает с отцом на заводе.
Теперь для матери сошел и Лехикойнен. Такая уж она была: не умела лгать. Даже маленькие мальчишки умели обманывать лучше, чем мать.
— В какой одежде я поеду? В этой? — спросил Янне у отца.
— Ты никуда не поедешь, — сказала мать. — И не будем больше разговаривать об этом.
Янне посмотрел на отца; тот все — таки мог взять его с собой, всегда брал прежде. Однажды они вдвоем ездили в город, в другой раз еще дальше. Тогда отец обменял автомобиль марки «симка» на синий «саб», потому что мотор у «симка» без конца трещал и тарахтел.
Но сейчас отец избегал встречаться с ним взглядом и лишь оттирал пальцем пятно с лацкана пиджака.
— Наверное, от горчицы, — сказал он.
Мать подошла к двери. Она посмотрела в газету, потом куда — то мимо отца. Еще раз заглянула в газету, обошла вокруг стола и стала перед отцом, наклонив голову.
— Послушай…
— Ну что? — Отец все еще продолжал оттирать пятно.
— Тебе пошла бы борода…
Отец рассмеялся.
— Мы уже выходим?
— …или усы, или бакенбарды.
— На что мне все это?
— У тебя такой заурядный вид.
— Сказал бы я тебе… — Отец взглянул на Янне и ничего не добавил, только дышал тяжело.
Однако когда мать пошла за чем — то в переднюю, в чулан, отец стал перед зеркалом и потрогал кожу над губами и возле ушей.
— Если я надену костюм и галстук… — еще раз заикнулся Янне.
— Ты останешься дома, — буркнул отец.
Янне вышел во двор. Отца тоже не стоило больше просить; его рассердил этот разговор о бороде. Теперь он, Янне, один проторчит всю субботу дома. Янне поглядел на автомобиль. Его бока и капот блестели; отец вчера вымыл и натер их. И на переднее сиденье надел новый чехол, щекочуще шерстистый. Мать сядет там — на свое место. А позади не будет никого.
