мне мама из Югославии красивые такие шпильки привезла, ее туда от Союза журналистов посылали… Она мне, кстати, еще и джинсы подарила «Монтана». Алка когда их увидела, чуть в обморок не упала. Только и пробормотала «Отпад!». У нее все время этот «отпад» – дело не в дело… В общем, дура она, эта Алка. Неглубокая… Потом я устала, да и светать потихонечку начало. И мне спать захотелось. Я села вот на это бревно, в халат закуталась – мы даже халаты снять забыли, дурачье, – положила руки и голову на этот столик и сразу заснула. А когда проснулась, было уже утро. Я еще походила тут немного, по полянке… Поудивлялась… Я думала, в лесу уже весна, цветы, а тут никаких цветов, как будто осень… Деревья голые стоят… Но на этой поляне еще ничего. Видно, тут люди часто бывают, ухаживают, мусор не валяется… Короче, пока я природой любовалась, вспомнила, что у меня же в сумочке бутерброд со вчерашнего обеда остался! И яблоко! Повезло так повезло! Вот и решила их съесть. А тут – вы из кустов, как медведь, вышли…
– Испугались?
– Не успела. Потом у вас на груди этот противогаз… Разве плохой человек станет носить противогаз?
Аргумент был неотразимый. Я кивнул.
Сомнений больше не было никаких – я, Владимир Сергеевич Пушкарев, открыл еще один феномен Зоны: женщину-из-прошлого. Я назвал этот феномен Мисс-86.
Фактов, которые я почерпнул из ее довольно бессвязного, но все же в чем-то трогательного и занимательного рассказа, вполне хватало, чтобы реконструировать происшедшее. Девушка «заблудилась», то есть потеряла из виду костер, возле которого, как двенадцать месяцев из сказки, пили портвейн ее и до портвейна пьяные товарищи, двадцать шестого апреля 1986 года в один час двадцать минут… Я знал, со школы знал, что это время, час двадцать три – время Первой Катастрофы.
Как видно, девушка «всплыла» у нас из своих идиотских восьмидесятых в каком-то защитном коконе. Этот кокон имеет неизвестную природу и предохраняет ее от местных физических воздействий. Иначе объяснить ее неуязвимость никак невозможно. Кстати, как и морозостойкость.
Было, однако, совершенно неясно, является ли этот кокон непроницаемым всецело. Или он непроницаем только лишь для опасных воздействий вроде пуль и низкой температуры? А для неопасных – проницаем?
Вот взять, например, меня… Могу я, Комбат, пожать ей руку? А поцеловать ее – поцеловать могу?
Но главное, оставалось неясным, опасен ли для меня этот новообрященный феномен. И если опасен, то чем?
Пьет ли лаборантка Ротова человеческую кровь? Или, может, высасывает жизненную силу? А что, если она радиоактивна? Или вдруг она – что-то вроде индикатора, указывающего на близость другой, невиданной подлости аномалии? И если так, то караул, пора делать ноги!
Переваривая все это, мой незатейливый сталкерский мозг разогрелся до критических температур.
С одной стороны, мне было безумно интересно. Хотелось кое о чем Лидочку расспросить. Подойти к ней поближе.
Но, с другой стороны, было совершенно ясно, что в холодном высшем смысле я напрасно теряю время. Которого у меня, кстати сказать, не так уж много.
В общем, не говоря барышне ни слова, я развернулся на девяносто градусов и пошел своей дорогой.
Похоже, обычного привала на Поляне с кофейком из термоса и свежими баранками у меня в этот раз не будет…
– Постойте, вы куда?! – обескураженно воскликнула Лидочка.
Я не оборачивался. За спиной зашуршала промасленная, с каким-то архаичным чертежом на обороте бумага (в нее был завернут бутерброд). Девушка сложила недоеденный бутерброд в сумочку, накинула ее на плечо и опрометью бросилась за мной.
Я ускорил шаг.
Однако она тоже не отставала, бодро перепрыгивая с кочки на кочку, где надо – хватаясь за деревца, а где надо – отважно опускаясь на четвереньки.
Странное это было зрелище: одетый в стильную старинную камуфляжку сталкер Комбат с автоматом наперевес, а за ним на четвереньках – призрачно-реальная девчонка из шизанутых восьмидесятых, в белом халатике, из-под которого торчит бедная клетчатая юбка.
Первое время Лидочка Ротова шла за мной молча. Но потом молчать ей надоело, и она защебетала:
– Вот так вот – ну надо же! Заблудилась… Со мной, знаете, часто такие истории случаются… Вот, например, в прошлом году, когда происходили похороны Черненко, у нас в лаборатории был траурный митинг. Назначили его в актовом зале, он у нас такой небольшой, с узкой сценой. А мне было поручено, как самой фигуристой, возложить цветы от имени трудового коллектива лаборатории. И вот решили, что, когда прозвучат слова про то, что товарищ Черненко всегда в наших сердцах, а значит, он вечно живой, я должна буду вынести букет и положить его возле большого портрета генсека. Короче, я караулила в технической каморке за сценой. Стояла у стены, уперевшись рукой в стену с каким-то щитком. Дожидалась, так сказать, условленного знака. Слов «вечно живой» долго не было. А когда они вдруг прозвучали, я так рванулась вперед, что случайно зацепила плечом рубильник – каморка-то была узкая. И свет во всем зале сразу же погас. На словах «Наши мертвые – всегда с нами. И товарищ Черненко – вечно живой!» в зале стало темно и тихо. Кто-то крикнул: «А вот и конец света, предсказанный классиками марксизма-ленинизма!» Некоторые начали смеяться. Кто-то вообще от страха завизжал. А меня потом чуть из комсомола не выгнали. И выгнали бы, если бы не дядя, он у меня ответственную должность занимает. Он справку предоставил, что я обращалась в неврологию с каким-то отклонением. В общем, выговором отделалась. Но наша парторг – если бы вы слышали, как она орала! Говорила, что таких, как я, заклеймил недавно Съезд КПСС! Называла меня вертихвосткой и даже пособницей буржуазных спецслужб! Но если с «вертихвосткой» я согласна, то уж с «пособницей» – никогда! Я даже за границей никогда не была. Как я могу быть пособницей?
Я шел молча, вслушиваясь в диковинную речь лаборантки Ротовой. И вроде бы говорила она на том же самом русском языке, что и я. И вроде бы одета была… ну почти так же, как одеваются современные мне женщины. Но ее речь была речью Пришелицы Из Другой Галактики.
Кто такой, например, «парторг»? По звучанию кажется, какой-то монстр-мутант, сильный, но неопасный.
Что за зверь «комсомол»? Кажется, тоже что-то зоологическое, вроде моллюска, патологически крупного…
А кто такой генсек Черненко? И зачем во время его похорон устраивать траурный митинг?
И главное, кого именно съест КПСС?
Лидочка Ротова говорила без умолку. За тот час, что она пробиралась за мной между кочек, утыканных голыми кустиками багульника, я, казалось, узнал все о ее молодой и бестолковой жизни. О том, что один из ее кавалеров, Петюня, «вернулся из Афгана», что ее любимый актер – Янковский, что ее отец – один из инженеров газопровода «Уренгой—Помары—Ужгород» и что это он устроил ее на работу в лабораторию. Что живет она в новом панельном доме с лифтом возле магазина «Радиотехника», на втором этаже. И что ее старший брат Гена слушает Высоцкого и коллекционирует кассеты с его записями, которые он покупает у моряков, привозящих эти кассеты из-за рубежа. Причем покупает за какие-то «чеки». И что она знает наизусть все песни Юрия Антонова (мне показалось, я смутно припоминаю такого певца) и по субботам ходит на дискотеку в Дом офицеров. В Доме офицеров хорошая дискотека, там всегда интересные мужчины. А у них в лаборатории мужчины так себе. Либо женатики, либо хлюпики.
– Ну а вас, кстати, как зовут? – вдруг спросила меня Лидочка Ротова.
Кажется, это был первый вопрос, обращенный ко мне лично.
– Комбат, – без выражения сказал я.
– Комбат – это имя или фамилия?
– Фамилия.
– А вот есть такое животное… кажется в Африке… вомбат! Это в честь него вас назвали?
Я улыбнулся. Лидочка была глупая, но милая. Мой любимый тип.
Она стояла в десяти метрах от меня – халат белый, чистый, никакой болотной жижей не забрызган.
