На дознании мэтр Ганевье говорил много, искренне и совершенно неправдоподобно. Он сразу же согласился с тем, что брал взятки, умышленно занижал доходы почти всех здешних цехов, невесть зачем признался в связи с супругой местного короля фальшивомонетчиков и обстоятельно рассказал герцогу о потайном ходе. Но именно этот рассказ путал все карты. Получалось, что Ганевье, убегая из дому, прихватил кровно украденное в маленьком дорожном сундучке. Он пошел лазом (которым никогда раньше не пользовался, но о существовании которого знал от отца) и, поскольку убегал в спешке, попал в кромешную тьму, испещренную светляками. Когда он был на середине пути, за его спиной отчетливо послышались шаги, он утратил самообладание, побежал, упал, поднялся, вновь побежал, разражаясь благим матом, и не скоро заметил, что с ним нет золота-брильянтов – одна лишь мокрая от пота медная ручка. Возвращаться назад было страшно. Он смирился с судьбой и вылез посреди «Тухлой Коптильни». М-да? Ей же ей.
«Видите ли, Ганевье, – сказал Карл после того, как он и подследственный прошли туннель из конца в конец и не обнаружили в нем ни сокровищ, ни таинственной бесплотной субстанции, хлюпающей по воде в целях имитации человеческих шагов. – Тем, что вы честно во всем признались и каетесь в своих грехах, вы почти спасли свою жизнь и имущество своей семьи. Но, боюсь, вы не такой простой субъект, каким пытаетесь себя изобразить. Вы где-то ловко припрятали свои сокровища и надеетесь, покантовавшись пару-тройку лет в каменном мешке, попасть под амнистию по случаю не то взятия Парижа, не то моего сорокалетнего юбилея. Вам грезится обеспеченная старость и байки о том, как вы ловко обули самого герцога Карла. Но, Ганевье, я клянусь повесить вас, если вы не признаетесь, где спрятали деньги».
К счастью для мздоимца, через пару дней Людовик забросил первые удочки насчет мирных переговоров, и Карл, чуя в оси дом-Людовик-лаз невысказуемый пока, но достаточно весомый
Ганевье продолжал талдычить о том, как едва не поседел в подземелье, и наотрез отказывался изменять показания. Но Карл его не вздернул, отнюдь. Вместо этого он познакомился с женой и дочерьми Ганевье, заверил их, что хозяину дома в тюрьме хорошо и, если только разыщутся пропавшие сокровища, его можно будет со временем помиловать. Но главное даже не сундук – много ли в него влезет по сравнению с герцогской казной? – а примерное поведение домочадцев во время визита короля. Примерное поведение подразумевает: вежливость, обходительность и сдержанность с королем (не будем забывать – он наш враг); молчание и еще раз молчание обо всем, что произошло с отцом и мужем; полное безразличие к незнакомым и таинственным личностям, которые вдруг могут появиться средь бела дня или темной ночью в доме –
Карл простоял неподвижно около минуты. Потом он резко выхватил кинжал и крест-накрест перечеркнул его острием воздух перед собой.
Возвращаться было нельзя – так выйдет совсем плохо. Интересно, кто здесь все-таки топал вслед за Ганевье? Впрочем, это не столь уж интересно. Лучше уж пусть останется тайной навсегда.
– Кто ты ни есть – дорогу герцогу Бургундии! – Карл не кричал, он произнес эту вопиющую глупость совсем негромко, но интонировал так, словно был собственным герольдмейстером.
Светляки на три шага впереди разом погасли. Спустя мгновение они зажглись, зато исчезли те, что были дальше. Потом появились и они, но вслед за ними растворилась во тьме следующая порция и так дальше – словно черное кольцо, обымающее изнутри подземный ход, отлетело от Карла прочь. Воздух вроде бы посвежел, ощущение невесть какой дряни исчезло.
Выходит, дело не в Льеже. Если так подумать, он готовил убийство короля каждым своим шагом в Перонне еще задолго до известия о мятеже. Готовил так, что сам был уверен в своем неукоснительном следовании правилам игры. Мягкие условия мира – чтобы королю спалось крепче, дом Ганевье с этим вурдалачьим лазом – чтобы полегче до короля добраться, льежский мятеж – чтобы иметь в своих глазах веские оправдания. Мятежом попахивало с июня, и было ведь совершенно очевидно, что Коммин и д’Эмбекур не управятся; герцог легко мог умиротворить горожан, послав по весне в Льеж человек пятьсот своей пехоты. Или вот сегодня – комедия с гонцом. Да стоило прозвучать словам «Льежцы, сир» – и он уже знал все вплоть до вот этого шага, хлюп, и следующего шага, хлюп, и этих ступеней, и этой ниши справа, которую приметил еще во время розысков сундучка Ганевье. Там, в двух кварталах от короля, он лгал самому себе, когда силился припомнить, что там в Льеже своего, какие там сеточки и парча, а его тень была уже здесь, уже снимала компрометирующие мокрые сапоги, которыми так просто наследить, уже прятала их в нише, уже поднималась вверх по тесной винтовой лестнице.
– Кстати, а что Ганевье? – спросил Карл у своей тени. – Он ведь знает, что я знаю о потайном ходе. Он поймет, какие злоумышленники убили короля.
– Ты ведь клялся его казнить, если не сыщется краденое? Вот и ответ.
– А если сыщется?
– И если сыщется – тоже.
– А его семья?
Второй удар был сильнее первого. Массивные, смолистые капли хлестнули герцога по лицу, по груди, по босым ступням. «Да что же это такое, Господи?!» – герцог не испугался, он просто спросил.
Карл прошел сорок ступеней, но взмок так, словно взобрался на вершину башни Эйфеля. Вот плита, глухая лишь с виду. Четыре каменных розы в углах. Карл запомнил их расположение и погасил лампу.
О левой нижней – забыть, правую нижнюю – облобызать, левую верхнюю нежно обвести пальцем против часовой стрелки трижды, в средоточие лепестков правой верхней – подуть. Неожиданно громко Карлу отозвался ветер, взревевший в дымоходе где-то над головой. Ветер заглушил скрип-шорох, вместе с которым плита ушла в подпольный паз.
Где почивал Людовик последние три ночи, Карл осведомился еще вчера у старшей дочери Ганевье – той, что музицировала. Но это герцогу требовалось лишь за тем, чтобы туда не пойти. Карл был уверен, что после сегодняшнего кипежа осмотрительный Людовик обязательно переменит спальню – Его Величество очень не дурак, иначе недоброжелатели уже давно протоптали бы дорожку к королевской глотке. Но вот здесь король наверняка перемудрил, потому что иной пристойной опочивальни без окон (при малейшей опасности Людовик всегда выбирал спальни без окон), кроме той, где находился старый камин, в доме Ганевье не было. На этом и строился расчет Карла – напугать Людовика своим отказом от мира, неизвестностью, дополнительной охраной, чтобы он выбрал самую глухую нору. А именно ту, мазутная тьма которой сейчас затопила герцога с головой. Карл узнал это ощущение – комната была заполнена той же дрянью, первые капли которой стеганули его у подножия лестницы.
«Вот я и пришел», – заключил Карл, медленно-медленно складываясь вдвое и на полусогнутых выбираясь из камина. Его призрачной ловкости сейчас позавидовала бы и Накбюка.
Что он констатировал, кроме очевидного?
Что не знает второго такого подлого, лихо закрученного, подозрительно ненадежного плана, который столь быстро подвел бы одного государя к устранению другого.
Что проявил удивительное благодушие, не узнав даже имени гонца из Льежа, не осведомившись у Ганевье, зачем, собственно, этот лаз понадобился его отцу, и не удосужившись расспросить Жануария, а почему, почему все-таки нельзя было провести переговоры там, где штукатурка ухлопала кошку кюхенмейстера.
Что легко убивать мечом, тяжелее – приговором, а так, по-палачески, он не умертвил в своей жизни даже курицу, да и охотиться Карл не любил.
Что самый матерый, самый мрачный налим, любитель жирного ила и глухих омутов, в таком кромешном, конденсированном мраке умер бы от ипохондрии.
«Нет, не надо», – внятно сказал Людовик и завозился, переворачиваясь с боку на бок.
Карл замер. Это точно король и он… что, не один?
«Да пустое, пустое», – с усталым раздражением бросил Людовик и через минуту тягостно, печально застонал.
Карл прикинул, что до кровати Людовика четыре шага. Но ведь обязательно подвернется под ноги что- нибудь неуместное – столик, стул, книга, в изнеможении отброшенная на пол, или змея. Карл поймал себя на том, что последнее предположение всуперечь здравому смыслу показалось ему самым близким к истине.
«А, а, а, а».
