писанными на Истинном Наречии) такие законы не распространяются, он был все равно польщен. Еще одно его предположение подтвердилось.
Вдобавок это была одна из немногих фраз, смысл которых Эгин узнал случайно и запомнил надолго. Одна из фраз, которые он тщетно пытался вытравить из памяти. Но чем больше он старался, тем глубже въедалось в мозг это «симманаин ка…». В переводе на варанский это означало: «Мой меч есть центр того круга, что не имеет окружности».
В сущности, Дотанагела обращался к своему мечу и ни к кому больше. И меч отозвался пар-арценцу легкой, но проницающей все и вся до самого горизонта вибрацией.
Эгин не обратил внимания, что, пока заклинание рокотало в горниле Истинного Наречия Хуммера, кони остановились и какое-то время не двигались с места.
Знахарь нервически хмыкнул.
Эгин смотрел на коней, на их рыжие глазастые морды. Глазастые? Эгин напряг зрение… О Шилол! А ведь глаз-то у них и не было! Вместо глаз у всех троих были толстые мутно-белые или, скорее, гнойно- желтые бельма.
А поверх бельм чьей-то неумелой, но старательной рукой были нарисованы лазурно-синие семиконечные звезды с охряно-желтыми точками в центре. И ресницы. Ресницы тоже были нарисованными.
– Всем закрыть глаза и лечь на землю! – скомандовал Самеллан.
Но Эгин не обернулся, чтобы посмотреть, выполнили ли остальные приказание капитана или же нет.
Отчего-то он был уверен, что к нему это не относится. А потому продолжал стоять, как заколдованный. Словно бы посягая на мощь Знахаря и бесстрашие Дотанагелы. Притязая на то, чтобы быть непобедимым.
Истинное Наречие Хуммера лилось теперь над рыбацкими хижинами и сотрясало горы, нависающие над морем.
Эгин не понимал ничего, кроме того, что он должен стоять и смотреть, ибо не простит себе этой трусости.
Если он собственными глазами не увидит Солнечной Засеки, если он отведет взгляд от коней с нарисованными глазами, он перестанет быть рах-саванном. Не рах-саванном для Свода Равновесия. Но рах-саванном для самого себя.
Отчитав положенные заклинания, Дотанагела сделал еще несколько шагов навстречу всадникам.
Он очертил мечом полукружие, и земля перед ним загорелась.
Да, это была Солнечная Засека. Но бушевало в ней не то ласковое, оранжевое пламя, которое воспламеняет фитиль масляного светильника.
И даже не то малиновое, что рождалось под кресалом наставника во дни сурового Эгинового детства.
То было пламя иного цвета и иной сущности. Иной природы – наверное, сродни природе солнечного луча. Языки его были желто-голубыми, а искры, снопом взметнувшиеся к небу, когда занялась трава по краям дороги и в расщелинах между камнями-голышами, – изумрудными.
Знахарь с облегчением вздохнул. Похоже, он не очень-то верил в то, что Дотанагеле удастся выставить Солнечную Засеку.
Засека обняла стоящего с мечом наголо Дотанагелу подковой пламени.
Пламя доходило Дотанагеле до щиколоток, шириной же Солнечная Засека была не менее трех локтей.
«Отчего она такая широкая? Или недостаточно широкая?» – рассуждал Эгин, чтобы чем-то занять свой ум, не желающий мириться с одним, доселе им считавшимся непререкаемым, утверждением: призраков-то уж точно не существует.
Но если Дотанагела и Знахарь верят в действенность Солнечной Засеки и способны построить ее при помощи Истинного Наречия Хуммера, значит, они верят и в призраков.
– Лег бы ты, что ли? – раздраженно сказал Знахарь, обернувшись к Эгину.
– Хотя, – добавил он, складывая руки замком с выставленными в небо указательными пальцами, – кажется, теперь уже все равно…
«Все равно?» – гулким эхом отпечаталось в сознании Эгина, которое, как казалось, пребывало во власти ледяного ветра.
В самом деле, самое страшное было уже рядом. Здесь. Наступило. Случилось. Явило себя.
«О Шилол», – быть может, сказал бы Эгин, если б его онемевший язык не присох к гортани.
Все трое коней неспешно проходили теперь по горящей засеке. Цок-цок-цок – стучали их широченные копыта. Сами собой натягивались поводья.
Пучки рыжей шерсти, окружавшие лошадиные бабки, занялись первыми. Вспыхнули и сгорели.
Потом загорелась короткая рыжая шерсть на ногах. Запахло паленым.
Но кони даже ушами не повели. Не издали ни единого звука – не заржали, не зафыркали. Они мерно продвигались вперед, неумолимо сокращая расстояние, разделяющее их и Дотанагелу. А значит, приближались к варанцам.
Как ни странно, именно запах паленой шерсти вывел Эгина из оцепенения.
Он по-прежнему стоял и смотрел, стараясь не встречаться взглядом с грубо намалеванными охряно- желтыми лошадиными зрачками.
Теперь ему было ясно, отчего последние варанские князья не высаживаются на Циноре, чтобы вдосталь побряцать оружием.
– Нет, только не это, Хуммер вас раздери! – Знахарь держался за голову и был, похоже, близок к отчаянию.
Судя по всему, план, на который возлагали надежду Шотор и Дотанагела, с треском провалился. Солнечная Засека не сработала. Но теперь Эгин, постаревший за эти минуты на год, не сомневался в том, что Солнечная Засека в принципе не могла сработать. И не потому, что Дотанагела или Знахарь что-то нахомутали в Истинном Наречии Хуммера. А потому, что противник был слишком силен.
– Их трое, понимаешь, трое, – как бы в подтверждение мыслей Эгина шептал Шотор. Да только обращался он не к Эгину. Но к кому же тогда?
О да, кони преодолели засеку. Шерсть на их ногах истлела, а кожа, которая кое-где вздулась, кое-где запузырилась коричневыми и фиолетовыми волдырями, сразу же начала облезать и рваться.
Теперь в воздухе носился запах жареной конины. Но животные по-прежнему были спокойны.
Они шли нарочито медленно, хотя могли бы преодолеть засеку в три секунды стремительного бега. Кони не останавливались. Голова к голове, круп к крупу они двигались к цели.
«Что ж, теперь Дотанагеле придется перерезать им шейные артерии мечом», – подумалось Эгину.
Но тут произошло нечто из ряда вон выходящее.
Пар-арценц Свода Равновесия Дотанагела медленно вложил свой сияющий невыносимой голубизной меч в ножны.
Опустился на одно колено.
Положил правую руку на грудь.
И преклонил голову.
– Мир вашей земле! – сказал Дотанагела на обычном варанском языке. Безо всякого Хуммера.
Кони остановились разом, словно бы повинуясь неслышной команде.
Остановились в четырех шагах от Дотанагелы, как и шли – голова к голове, круп к крупу.
Смрад, исходящий от их опаленной шерсти и плоти, стал почти невыносим. Эгин боролся с тошнотой. Знахарь, судя по его позеленевшему лицу, тоже.
Было очень тихо. Смеги, чье далекое гоготанье и улюлюканье на гребнях скал с какого-то момента стало для Эгина просто ненавязчивым фоном происходящих событий, как рокот морского прибоя и крики птиц, замолкли.
Более того, Эгин с ужасом отметил, что рокот прибоя и крики птиц тоже больше не слышны. Море и птицы, надо полагать, исчезли из Измененного мира надъестественных коней, с которым сейчас соприкоснулись варанцы.
