– Да, Эгин. Мы представляем опасность для гнорра. Потому что если нам суждено выжить сейчас, рано или поздно мы уничтожим гнорра. Не следует также забывать о том, что на его место предостаточно претендентов, а наше бегство – самая большая катастрофа в истории Свода Равновесия за последние сто лет. Как вы думаете, гнорр виновен в этой катастрофе? С точки зрения Сиятельного князя или, скажем, пар-арценца Опоры Единства?
Эгин не ответил. Потому что на корме снова раздался оглушительный грохот. На этот раз он явно не собирался затихать. «Зерцало Огня» доживало свои последние минуты.
Глава 10
Цинор
Мокрые кошки. Вот это зрелище! Тощее, дрожащее на ветру тельце. Даже если ветра нет, кажется, что оно дрожит на ветру. Хвост, с которого капает. Шерсть, прилипшая к бокам. Выступающие ребра. И безумные глаза с искорками тихого бешенства.
Вот на такую кошку и была более всего похожа госпожа Вербелина исс Аран, сидя на шершавом валуне, какими густо усеяно цинорское побережье.
Авор, как ни странно, тоже каким-то чудом доплыла до берега, невзирая на платье из харренского бархата, которое, напитавшись водой, наверняка тянуло вниз куда сильнее, чем мужчин – их стальные клинки.
Отстучав зубами с час, Вербелина и Авор все-таки решились на то, чтобы снять с себя платья и остаться в исподнем.
Стыдливо удалившись от остальных, они выкручивали свое тряпье. А затем, беспомощно озираясь, спрятались в щели между камнями.
Матросы, как водится, бросали на них бесстыжие взгляды. Дотанагела, Эгин, Знахарь, Самеллан, Эльг и Иланаф – благородный костяк «Зерцала Огня», – вдохновленные примером Вербелины и Авор, тоже разоблачились до полной наготы, разложив свои вещи на валунах.
Уцелевшие матросы сделали то же самое.
Кое-кто еще боролся с волнами и, то и дело поскальзываясь на прибрежных камнях, пытался выбраться на берег.
Кое-кто уже карабкался вверх – туда, где собрались счастливцы, которым повезло остаться в живых и добраться до берега первыми.
Но Эгину было понятно, что с этого момента их отряд увеличится от силы еще на пять—десять человек. Те, кто еще не выбрались на берег, скорее всего уже не выберутся никогда.
Сам Эгин чувствовал себя сравнительно неплохо. Несколько ссадин на ногах, разодранный до кости локоть, вкус моря во рту, соленая юшка из носа и шум прибоя глубоко-глубоко внутри черепа. Как он ни старался, а не наглотаться воды было невозможно.
Зато, в отличие от большинства товарищей по несчастью, Эгин сразу сообразил, что доплыть до берега с оружием практически невозможно. Поднырнув под очередной вал, он отстегнул перевязь с мечом. Затем на тот же манер избавился от камзола. Сандалии, которые были легки и вдобавок тяжело расстегивались, он пощадил. Равно как и штаны с батистовой рубахой. Все это сейчас окружало его благородную наготу напоминанием о той огромной дистанции, которая пролегла между людьми и, предположим, дельфинами. Едва ли последним пришло бы в голову изобретать одежду, милостивые гиазиры.
Эгин сидел к морю спиной. Один вид этой затихающей, пристыженной солнцем стихии теперь внушал ему бескрайнее, непреодолимое отвращение.
Он глядел на малиновую печать восходящего солнца, а иногда на серьги Овель. Не будь он таким сентиментальным дураком, каким казался себе в тот вечер, когда вешал сапфировые клешни на шнурок, а шнурок на шею, последнее напоминание о ней ушло бы на дно вместе с «Зерцалом Огня».
Не то чтобы Эгин видел в этих клешнях хоть какой-то прок в своем настоящем положении. Но уж по крайней мере он не сомневался в том, что с серьгами обсыхать на диком и бесприютном берегу враждебного Цинора гораздо приятней, чем делать то же самое без них.
Как ни странно, все те, с кем Эгин трапезничал в «капитанском зале» в первый вечер, уцелели.
Являя контраст со всеобщей обездвиженностью и обессиленностью, Иланаф, большой любитель взморья и лучший пловец среди всех товарищей Эгина, расхаживал по берегу.
Он был мокр, наг и горд, словно индюк. Кроме этого, он был тощ, словно угорь, но на лице его играла улыбка превосходства.
Несколько позже Эгин узнал причину этого торжества на фоне всеобщего мрачного полуотчаяния. Оказалось, Иланаф не только выплыл сам – с мечом и двумя кинжалами, – но еще и выволок на берег Авор, которая без него уже давно кормила бы крабов.
Дотанагела распустил свои седые волосы по плечам. Он сидел, облокотившись спиной о валун и обхватив костлявые колени руками, что весьма плохо вязалось с романтическими представлениями Эгина об излюбленных позах пар-арценцев. Глаза его были закрыты.
Знахарь сидел поодаль от него и… грыз ногти, с интересом следя за тем, кто и чем занимается. Эгин почему-то не сомневался в том, что Шотор достиг берега одним из первых.
На самом деле первым был Самеллан. Он и не думал слагать с себя полномочия капитана, а потому, обменявшись с Дотанагелой многозначительными кивками, покинул «благородных» и присоединился к своим матросам.
Эгин слышал краем уха его густой бас, отдающий приказания, расточающий похвалы и бичующий пороки.
Стараниями Самеллана и других «лососей» очень скоро был разведен костер из сухих водорослей и редкого плавника.
Костер больше чадил и вонял какими-то знахарскими снадобиями, чем грел. Но все-таки это был костер. Как и пламя всякого костра, пламя этого нашептывало людям успокоительную ерунду о том, что их положение отнюдь не безнадежно.
– Мы пробудем здесь до вечера, – сказал Дотанагела. – Нашей одежде требуется время, чтобы обсохнуть. Да и разведчики едва ли успеют возвратиться раньше. Наконец, только к вечеру прибой возвратит тела погибших твердой земле.
Никто не возражал. Даже Шотор, у которого, как казалось Эгину, язык зудел беспрерывно. Что, впрочем, не такая уж редкость у пятнадцатилетних мальчишек. А потому, когда Иланаф нарушил тишину, все воззрились на него в растерянности и недоумении, как если бы он был говорящим тюленем.
– А где, по-вашему, пар-арценц, мы будем хоронить трупы? И кто будет исполнять похоронные обряды?
– Мы не будем хоронить их. И не будем исполнять обряды. Хотя я, разумеется, и мог бы справить все, что положено, – отрезал Дотанагела.
– Но в таком случае есть ли смысл в том, чтобы ждать, пока распухшие тела, обезображенные ударами о камни и клешнями крабов, выбросит на берег? Мне кажется, это лишь деморализует нас, и в особенности матросов, чьи товарищи…
– Матросы позаботятся о себе сами. Нас интересует их оружие. Деньги. Драгоценности. А потом мы уйдем.
– Тогда позвольте спросить вас, пар-арценц, отчего вы отказываетесь от погребальной церемонии? – неожиданно слетело с губ Эгина. – Ведь «лососи» умерли праведниками и заслуживают доброго посмертия.
– Ты прав, Эгин, они ушли как праведники, хотя многие из них и не были таковыми, – бесстрастно сказал Дотанагела. – И именно поэтому у нас нет оснований сомневаться в их посмертии. Но… погребальная церемония потребует от нас, в частности от меня, слишком большого напряжения сил. Соприкосновение с миром мертвых истощит нас больше, чем морские купания. А силы нам еще пригодятся.
Эгин потупил взор. Слова пар-арценца заставили его впервые в жизни задуматься о смысле погребальной церемонии.
С раннего детства Эгин привык относиться к ней как к значимой, но пустой формальности. Эту формальность отчего-то необходимо выполнять. Но – казалось Эгину – это всего лишь театр, всего лишь действо, где все фальшивят. Более того: фальшь необходима и приветствуется, ибо она, по всей видимости, и есть единственная реальная ценность этого действа. Всего лишь игра, не требующая ни «напряжения
