Самеллан рассказал людям Норгвана почти все. Он показал им даггу. Он продемонстрировал им на миниатюрной модели работу «молнии Аюта».
Железный шарик, выпущенный из запаянной с одного конца трубки, пробил толстую переплетную кожу тома «Земель и народов» и завяз в первых же страницах. А потом Самеллан сделал так, что тот же самый шарик разорвал толстенные «Земли и народы» в клочья.
Разница была в том, что в первом случае Самеллан пользовался «молнией Аюта» как обычный невежа, а во втором – как просвещенный аютский маг.
Самеллан знал Слова. Но главное, он знал образ-ключ.
«Образ-ключ – это предмет, который надлежит вообразить себе, а затем очень прочно удерживать в сознании, когда произносишь заклинания», – пояснил Самеллан несведущему в таких тонкостях Эгину.
Без Слов и образа-ключа даже самая мощная из созданных в Аюте «молний» была в военном отношении ничем не ценнее хорошего осадного камнемета, созданного мастеровыми варанского Казенного Посада.
После второго испытания в глазах людей Норгвана разгорелась неподдельная детская алчность. Вот это да! Вот что нужно поставить на службу Князю и Истине! И тут Самеллан понял, что пришла пора торговаться.
Он отдал варанцам (которых больше не принимал за харренитов, поскольку двоюродная сестра еще в Аюте по его рассказам совершенно справедливо опознала в них офицеров Свода) все цепи слов, необходимых для того, чтобы «молния Аюта» работала, и предложил им попробовать самим.
Они очень старательно повторили все заклинания и совершили все действия над щепотью дагги. Ни- че-го! Шарик не вспухал пламенем и не разлетался раскаленными каплями расплавленного железа. Нет. Он просто завяз в «Геде о Герфегесте», которая пришла на смену разодранным в клочья «Землям и народам». Чуда не случилось.
Терять Самеллану было нечего. Издевательски улыбаясь в лицо разъяренным варанцам, Самеллан сообщил, что без образа-ключа ничего не выйдет.
Пока они обдумывали сказанное, Самеллан выложил свои условия. Свод Равновесия берет его самого и его жену под свою защиту. Самеллан лично – и никто другой более – будет отвечать за применение «молний Аюта» там, где угодно Князю и Истине. А образ-ключ останется его сокровенной тайной и уйдет вместе с ним в небытие.
А чтобы варанцы, змеиная кровь, не понадеялись добыть образ-ключ у него под пыткой или дурманом, он, Самеллан, покажет им один поучительный трюк. Сказав так, Самеллан прикрыл глаза, а когда он их открыл, варанцев уже не было. На столе в его гостевой каюте, где происходил разговор, осталась записка: «Решение через неделю в том же месте в то же время».
«Что значит „прикрыл глаза и открыл“?» – хотел переспросить Эгин, но вспомнил, что ему некогда доводилось слышать о редком искусстве, которое в Своде называют «сном Звезднорожденного». Тот, кто владеет «сном Звезднорожденного», может по своей воле впадать в состояние очень близкое к смерти. Сердце у «спящего» бьется не чаще двух-трех раз за короткий колокол, сознание отключается, и человек перестает воспринимать и окружающий мир, и собственное тело.
Пытать «спящего» – сущая бессмыслица, ибо боль для него ничто. Конечно, можно его изувечить, но ведь суть пытки в том, чтобы развязать язык, а не отрезать. Выходят из «сна» по-разному, но Эгин слышал, что просвещенные в этом деле могут настраиваться на определенное количество ударов сердца…
Так или иначе, Эгин был восхищен сразу двумя вещами. Тем, что Самеллан оказался мастером столь редкого искусства, и тем, что он не струсил перед варанцами. Варанцами! Он, Эгин, поймал себя на том, что строй его мыслей о княжестве и его коллегах из Свода Равновесия меняется в последние дни буквально от часа к часу, и притом отнюдь не в лучшую сторону.
Варанцам очень хотелось убить Самеллана, предварительно вырвав у него тайну образа-ключа, а затем – и все члены тела по очереди. Медленно и с расстановкой. Очень хотелось.
Норгван пребывал в слепом бешенстве. Тогдашний гнорр, который получил донесение иноземной разведки из Нелеота, тоже негодовал. Десятки, сотни «молний Аюта», которые разносят в щепу и пыль ненавистные харренские галеры, которые одним залпом опрокидывают грютские орды, которые, в конце концов, гвоздят прямо по надменному Магдорну…
Все это великолепие, распалявшее мозги каждого варанского патриота, обращалось в сущую ерунду. В несколько стволов на борту одного корабля, полностью зависящих от воли одного человека, да и то инородца!
Но бешенство, уйдя в несколько разрубленных удалым гнорром золотых кубков, уступило место благоразумию. Гнорр принял решение, достойное многомудрых персонажей древней истории. Условия Самеллана приняты, ему гарантируется жизнь и должность капитана в варанском военном флоте.
Это, так сказать, морковка, чтобы ему, Самеллану, жилось добротно и вольготно, а равно и веселей стрелялось в недругов Князя и Истины. Но жена Самеллана останется в руках Свода Равновесия. Самеллан будет встречаться с ней раз в неделю, а если зарекомендует себя лучше – то смотря по обстоятельствам. Это, так сказать, палка, чтобы он, Самеллан, не вздумал буянить…
Так и случилось. Так они и жили.
Жена Самеллана умерла в своей постели полтора месяц назад. Капитан узнал об этом от Дотанагелы совсем недавно, когда вернулся с очередного боевого дежурства у Перевернутой Лилии.
Тучи заволокли всю западную половину неба. Ветер крепчал. «Зерцало Огня» грузно переваливалось с волны на волну – на корме качка была особенно чувствительной. Но Эгин был полностью поглощен услышанным и почти не обращал внимания на непогоду. У него вдруг возникло ощущение, что если он не выспросит все как следует у Самеллана прямо сейчас, то ему не узнать некоторых загадочных подробностей уже никогда.
– Послушайте, Самеллан, вы только постарайтесь не обижаться на мои слова… я вот подумал-подумал и понял, что вы говорили много, а сказали едва ли половину.
Эгин не ставил прямого вопроса. Эгин провоцировал. Этому учили в Четвертом Поместье.
– Это была лучшая половина. – В сузившихся глазах Самеллана Эгин увидел глухую стену отторжения.
Он, Самеллан, не хотел сообщать ему всего. Поскольку это все было явно не самым лучшим, что может рассказать о себе человек.
– Но, – заметил Самеллан, плотно сцепив пальцы, – лучше, чтобы вы узнали мою историю из моих собственных уст, чем, например, от Дотанагелы. Уважаемый пар-арценц, скажем мягко, питает отвращение к Аюту и, увы, ко всему аютскому. А я сделан в Аюте, и двадцатилетняя перековка у вас в Пиннарине едва ли пошла мне на пользу. К тому же я преступник, а пар-арценц очень не любит преступников.
Самеллан грустно улыбнулся. Эгин, который давал себе зарок молчать и слушать, испытал неожиданный прилив жалости при виде этой улыбки, совершенно неуместной на красивом жестокой красотою воина лице Самеллана.
– Вы действительно считаете преступлением похищение секрета дагги? – спросил Эгин нарочито небрежно. Дескать, все нормально, Самеллан, какой из вас преступник!
– Нет, Эгин. – Лицо Самеллана окаменело. – Я не считаю преступлением похищение секрета дагги в том виде, в каком оно было мною произведено.
Слова Самеллана падали за корму как железные ядра «молний Аюта». Отрывисто и веско, глухо и зловеще.
– Я считаю преступлением собственноручное убийство доверившейся мне всем сердцем двоюродной сестры. Я считаю преступлением убийство восьми офицеров Опоры Единства, служивших до вчерашнего дня на «Зерцале Огня» и двадцать лет оберегавших мою скромную персону от мести Гиэннеры. Я принимал в их избиении весьма деятельное участие наряду с Дотанагелой, Шотором, Эльгом-исчислителем и вашим другом Иланафом.
При этих словах Самеллана на западе утробно заворочался далекий гром. Но и Эгин, и Самеллан остались глухи к нему. Потому что последние слова Самеллана прозвучали для обоих значительнее любого грома.
– Зачем? – только и смог выдавить Эгин.
– Зачем что? Зачем сестра или зачем офицеры?
