невозможно. Он был похож на звон стеклянных колокольцев, какие надевают на лапы ручным соколам. На шепот садовых лилий, что трутся друг о дружку восково-белыми бутонами. На серебряное биение водопада.
Как вдруг ее смех прервался. Тара, посерьезнев, продолжала:
– Эти способы простые. Ты можешь увидеть мое отражение в каменном зеркале. У нас одно такое имеется, правда, далековато отсюда. А во-вторых, можно изготовить особый эликсир – из трав, семени рыб и истолченного в порошок изумруда. Эта смесь называется «покровы Говорящего». Потом я этим эликсиром обмажусь с ног до головы, и ты, Эгин, меня увидишь, если уж очень сильно хочешь.
– Я – хочу, а вот хочешь ли ты, Тара, – в этом у меня есть сомнения… – отвечал Эгин, меряя шагами комнату.
– Подожди лучше четыре дня. Этот эликсир жжет тело и ест глаза, и, главное, я потом долго не смогу вернуться к тому облику, который мне привычней. Я сама не своя после него… – застенчиво и грустно сказала Тара.
– Ничего, я подожду, – испуганно и поспешно заверил ее Эгин. Отчего-то ему очень не хотелось, чтобы эта девушка причиняла себе боль, исполняя его праздные прихоти. – Я буду ждать. Буду очень-очень ждать!
Эгин сокрушенно и растерянно сел на ложе. Он не узнавал себя!
Что же это творится с ним? Он боится причинить боль призраку, с которым только что вступил в связь, превосходящую по дерзости все мыслимые Обращения, вместе взятые. Да и что уж тут печься об Обращениях, когда ты спишь с живым и бестелесным существом по имени Тара? Эгин сжал виски указательными пальцами.
– Не бойся меня, Эгин, – прошептала Тара над самым его ухом.
В ту ночь он любил ее еще раз.
Но теперь ничто из Уложений Браслета и Жезла не претерпело от них.
Тара лежала рядом, нежно обняв Эгина за шею. Не стонала и не металась. Эгин был нерасторопен, внимателен и спокоен. Впрочем, под спокойствием этим скрывался ураган, лишь ожидающий мгновения, когда ему будет позволено вырваться наружу.
Эгин любил ее с закрытыми глазами. На сей раз он завязал их сам. Не видеть девушки, чьи твердые соски щекочут твой напряженный живот, было свыше его разумения и понимания. Но не любить девушку только потому, что ты не видишь ее, – это тоже было слишком. Хотя и совсем другое слишком.
Когда Тара прилепила к щеке Эгина утомленный, но нежный поцелуй, Эгин признался себе в том, что эта ночь была самой странной и волнующей в его жизни. Тара, как и прежде, молчала, поигрывая сапфировыми клешнями – единственным, что осталось Эгину в память от Овель. Занимался рассвет.
– Скажи, это ты выбрала меня тогда, в той деревне?
– Угу, – проглотив зевок, отвечала Тара. – Ты был самым красивым среди всех.
– И это все? – немного обиженно спросил Эгин.
Он, как и всякий варанец на государственной службе, не полагал способность нравиться женщинам ни добродетелью, ни заслугой.
– Честно говоря, это не только не всё, но и не главное, – отвечала Тара, щекоча его подбородок прядью своих волос.
Какого они цвета? Черные, как у большинства смегов? Рыжие, как у многих смегов? Каштановые, как у Овель?
– Что же тогда главное?
– Главное – это то, что ты единственный среди всех своих товарищей, кто, сам того не ведая, следует Пестрым Путем Великого Безразличия.
– Ты, верно, шутишь, Тара. – У Эгина похолодело внутри.
Путь Великого Безразличия… Что-то он об этом уже слышал. Что-то плохое, разумеется. А что может быть хорошего в любом безразличии – хоть малом, хоть великом – для офицера Свода Равновесия?
– Я не шучу, – с нажимом сказала Тара. – Я, в отличие от Фараха и Киндина, поняла это в тот же миг, как наши кони рассекли ваш солнечный огонь. И у меня есть три доказательства. Все три, как говорите вы в своем Своде Равновесия, – Измененные вещи. Они говорят о тебе больше, чем о магии, – все трехстишия «Книги Урайна».
Эгин сдернул повязку и посмотрел туда, где, по его разумению, должны бы сиять голубизной ли, зеленью ли, глаза Тары.
«Всегда занятно узнавать о себе такие подробности, о которых раньше и не подозревал!»
Раньше Эгину казалось, что радовать такими подробностями – прерогатива знахарей Свода. «У тебя сердце не слева, а справа. А печень – слева», – вот что однажды услышал Эгин от старого Знахаря и поверил ему на слово.
Но тогдашнее его удивление не шло ни в какое сравнение с тем, как он был ошарашен теперь. Он следует Путем? Допустим. Но каким, спрашивается, образом этот подсудный факт остался не замеченным его бдительными коллегами?
– Скажи мне, Тара, о каких доказательствах ты говоришь? – стараясь быть сдержанным, спросил Эгин. Сказанное прозвучало мольбой. – Если ты вправе говорить об этом.
– Я вправе делать очень многое. Снимать с твоей головы повязку Киндина, а с твоих глаз – пелену невежества. Я вправе любить тебя и приказывать другим. Я не вправе отпустить тебя, но… – Эгин заметил, что Тара явно сболтнула лишнее и жалеет об этом. – Я всегда отвечаю за свои слова. Итак, Эгин, все три доказательства на виду. Первое – пряжка той сандалии, которую я не так давно сняла с твоей стопы. А второе и третье висят на шелковом шнурке у тебя на шее!
Эгин был, мягко говоря, озадачен. Ему было нелегко поверить в то, что он таскает на себе три предмета, чья сущность изменена, причем таскает на глазах у своих более опытных коллег.
Пряжка на сандалии Арда окс Лайна была вместе с сандалиями присвоена им почти случайно. Его сандалии порвались, а идти босиком не хотелось – вот и все.
Серьги Овель тоже попали к нему случайно. Само знакомство с Овель исс Тамай, невыгодное ему, как выяснилось впоследствии, во всех отношениях было чистой случайностью. Едва ли кто-то мог заранее просчитать, что ему, Эгину, придет охота прогуляться по Желтому Кольцу перед тем, как завалиться спать дома после вечеринки у Иланафа. И подстроить эту встречу в пустынном парадном. И ту ночь, начавшуюся в фехтовальном зале…
– Не понимаю. – Эгин счел за лучшее признаться. – Даже если эти предметы сотворены из Измененной материи, они доказывают лишь то, что я – обладатель некоторого количества Измененной материи…
– Ты рассуждаешь как офицер Свода, занимающийся крючкотворством на потребу начальству. В то время как ты – человек. Ты уже вырос из той тесной шкуры, в которую тебя зашили люди, которым была вверена твоя судьба.
«Шкура и в самом деле трещит по всем швам. Видно, Норо окс Шин сшил ее по чужой мерке».
– …пряжка на твоей правой сандалии – сегмент тела того Скорпиона, которого Дотанагела назвал Убийцей отраженных. Эти серьги, висящие у тебя на шее, есть не что иное, как его клешни. Простым смертным не дано иметь при себе больше двух частей Скорпиона. Ибо продолжительное владение даже одной из них – верный путь к жестокой смерти. Только идущие Пестрым Путем способны и хранить при себе части этой странной твари, и вызвать ее к жизни.
– Но, Тара, пойми, я не собирал эти части. Я не хотел обладания ими. Я даже не знал о них. Все они попали ко мне случайно. Слу-чай-но! – Эгин возражал Таре с жаром, который удивил его самого. Он ведь знал, что с таким жаром отпираются лишь виноватые и уличенные. Незаслуженно оклеветанные возражают по-другому.
– Да, они попали к тебе случайно. Но эта случайность сама есть закон. Этой случайности не могло бы статься, если б ты не следовал Пестрым Путем, Эгин. Я бы даже сказала, что ты являешься самой значительной персоной среди всех варанцев, в обществе которых тебе довелось попасть на Цинор.
– Но я не следовал Путем, Тара!
– Ты – нет. Это путь следовал тобой. Тебе не выбрать пути, если прежде он не выберет тебя. Звезднорожденные не выбирали участи Звезднорожденных. Они ими родились. И хотя все они временами мечтали о том, чтобы променять свою долю на судьбу свинопаса или придворной дамы, им не по плечу было
