– В таком случае я благодарю вас за разрешение покинуть Цинор.
– А… Это… Благодарить за это нужно не меня, а Тару. Если бы не ее любовь, которая дала ей силы на то, чтобы убедить меня в необходимости вашего освобождения, о вашей свободе не было бы и речи. Поскольку энергия Тары напрямую связана с наличием в Хоц-Дзанге таких, как вы, я вовсе не заинтересована в том, чтобы давать вольницу направо и налево… Впрочем, в этом нет ничего личного. Хоть вы и офицер Свода, к вам я не испытываю вражды. Пленники, подобные вам, служат не моим интересам, но интересам моего государства…
– Благодарю вас, – сдавленным голосом сказал Эгин.
– Поэтому имейте в виду: вы не сможете уйти из Хоц-Дзанга раньше, чем произойдет сражение. Не ровен час наши лучники застрелят вас в спину как перебежчика.
Эгин кивнул. До завтра-то ему терпения хватит. Только вот Тара… Как она воспримет это известие?
– Можете идти, – холодно сказала Лиг.
И все-таки Эгин решился на еще один – последний – вопрос. Уж очень насторожили его слова Лиг насчет близости судьбоносной схватки. Да и намеки Фараха…
– Скажите, Лиг, у нас есть шансы победить в завтрашнем сражении?
– В завтрашнем сражении не будет победителей, – мрачно процедила Лиг, покусывая нижнюю губу. – Разве только вы, Эгин.
Глава 13
Роза и ее лепестки
Несметное стадо уродливых, черных коров, отчего-то одноглазых и длинноногих, словно бы это были не коровы, а кони Говорящих Хоц-Дзанга, двигалось по выжженной равнине, звеня колокольцами, напоминающими черепа каких-то грызунов.
Тяжелое вымя самой ближней к Эгину коровы свисало почти до земли. Сосцы ее то и дело задевали кочки.
Они двигались к востоку, но Эгин не мог видеть куда. Его руки были плотно связаны за спиной лыковой веревкой, а на его шею был надет тяжелый лошадиный хомут, который не давал ему возможности поворачивать голову по своему произволению. Звон колокольцев и нестройный, жутковатый рев усиливались – теперь стадо проходило мимо него.
Позорный столб – а Эгин отчего-то не сомневался в том, что это был именно позорный столб, – был невысоким и ветхим. Вдобавок вбит в землю он был весьма небрежно. Когда Эгин делал попытки двинуть бедрами (ибо ноги его тоже были связаны), он раскачивался туда-сюда, грозя надломиться и упасть вместе с ним в черный пепел неведомой земли, где копошились не то маленькие змейки, не то раздобревшие черви. На чем это они так разъелись?
«Если какая-нибудь из коров заденет боком столб, он упадет, и тогда мне конец», – подумал Эгину. Капля пота скатилась по его носу.
«Где пастух, где же?!» – взывал он, обращаясь неведомо к кому, а рев все усиливался. Стадо почти поравнялось с его столбом, но пастуха, на которого он возлагал столько пустых надежд, не было видно…
Эгин закрыл глаза, напрягся и изо всех сил рванулся вперед, пытаясь разорвать путы. Одна из веревок поддалась и затрещала, освобождая запястья. С наслаждением выдохнув, он сжал онемевшие пальцы в кулак и открыл глаза…
Таз для умывания, ночной горшок, камышовая циновка на окне, смятое ложе.
Звона колокольцев не было, но вот рев… весь Хоц-Дзанг оглашался нестройным ревом.
Но ревели не коровы – боевые трубы смегов.
Кажется, началось то, о чем вчера с чужим акцентом поведала ему свел Ткач Шелковых Парусов.
Неужто правда, что гнорр Свода Равновесия пожаловал на Цинор собственной персоной?
Мглистый туман покрывал комнату ватными клочьями. Эгин отер со лба пот. Вздохнул полной грудью.
– Тара, девочка моя… – тихо и растерянно позвал он, услышав, как скрипнула входная дверь.
– Одевайся, мальчик мой, пора! – это был исполненный убийственной издевки голос Фараха, Хуммер его раздери. – К тебе в гости гнорр!
И, довольный собственной козлиной шуткой, Фарах рассмеялся – заблеял как козел.
– Надо полагать, мои друзья сменили телесность на бестелесность, раз они здесь, – нашелся Эгин, когда среди смегов, изготовившихся к битве, он увидел Дотанагелу, Самеллана, Знахаря, Иланафа и еще десяток знакомых матросских рож из «Голубого Лосося».
– Это не призраки, они живы, – не уловив иронии, отрезал Фарах авторитетнейшим тоном. – За то, что они здесь, благодари не нас, а гнорра.
На площадке, окружавшей Семя Хоц-Дзанга, куда прибыл Эгин в обществе своего невидимого проводника, уже собралось не менее трех сотен человек. А народу все прибывало и прибывало.
И хотя место это было ничем не лучше других, кроме того разве, что находилось оно в самом центре руин крепости, все предпочитали именно его.
Смеги были вооружены маленькими и наверняка маломощными луками, дротиками и короткими мечами – такими же кургузыми, какой, по ходатайству все того же Фараха, минуту назад пожаловали Эгину.
Впрочем, столовые кинжалы в продырявленной кожаной перевязи для метательных ножей, которые украшали несколько исхудавший за последние дни торс Эгина, делали по-своему комичным и рах-саванна. Но ему было отчего-то не до смеха.
– Рад видеть тебя живым и невредимым! – Дотанагела, похоже, был действительно рад. Из-за плеча Дотанагелы – кроткая, словно домашний голубь, и худющая, словно сушеная корюшка, – выглядывала Вербелина. От Эгина не укрылась ни ее мертвенная бледность, ни фиолетово-серые тени, что залегли у нее под глазами. Ее милый лоб рассекала непрошеная, озабоченная морщинка, которая раньше лишь намечалась, а ее губы были на удивление сухи и белы.
– Здравствуй, Эгин, – сказала она с болезненной, грустной улыбкой.
И тут же, словно бы снедаемая бледной немочью, она закашлялась, уткнувшись носом в рукав Дотанагелы.
Эгин никогда не испытывал к Вербелине чувств, далеко превосходящих то, что зовется приязнью. Но теперь от одного взгляда на нее – изможденную и иссушенную – его сердце сжалось в комок жалости и сострадания.
«Любовь с Говорящими стоит дорого. Пока не выложишь все, что имеешь, – не отпустят!» – зло сказал себе Эгин. Как вдруг ему стало стыдно, ибо, злясь на Фараха и Киндина, он косвенно злился и на Тару, которая сделала все от нее зависящее, чтобы сохранить ему здоровье и жизнь. Значит, эта мутная история с семью северянами, которых скормили лисам в обмен на бочонок с водой, тоже правда…
– А где Авор? – поинтересовался Эгин, когда отзвучали довольно скупые, хотя и радушные слова взаимных приветствий. – Что-то я ее не вижу.
– И не увидишь, – зло процедил Иланаф, который, вопреки своему обыкновению, зарос густой щетиной и все еще не порадовал присутствующих ни шуткой, ни каким-нибудь идиотским комментарием к происходящему. – Милашка Авор отошла к Намарну позавчера на рассвете. По крайней мере так мне объяснил Фарах.
Эгин отвел глаза. Теперь сомнений по поводу того, состояли ли Иланаф и Авор в связи, если выражаться казенным языком Опоры Благонравия, у него не было.
– Прости, Иланаф, – выдавил Эгин.
– Да чего уж тут «прости»! Всем ведь было понятно, что тщедушная Авор долго в Хоц-Дзанге не протянет.
Все смолкли и нарочито увлеклись наблюдением за военными приготовлениями смегов.
Вот десятеро смегов вкатывают на площадку продолговатое нечто, укрытое парусиной, и устанавливают это нечто приподнятой продолговатостью к югу.
Вот отряд пращников получает последние указания от своего командира.
Но все это выглядит странно, весьма странно. Армия собирается на небольшом пятачке в центре руин, которые не способны защитить ее не то что от стрел, но даже и от взглядов.
Варанцев все еще не видно, а боевые трубы смегов смолкли. Похоже, все, кто должны были собраться,
