уже собрались. Правда, их не слишком много.
– Я вижу, нашему ясному соколу пошло на пользу общество Говорящих! – Эгин вздрогнул и обернулся.
Это был голос Знахаря. С Шотором был и Самеллан, являвший собой странное сочетание угрюмого азарта и затаенной радости.
– Здорово, рах-саванн! Я уж было подумал, ты тоже того… а ты всего лишь спал. – Самеллан был, как всегда, прям и внятен.
«А я всего лишь спал», – повторил Эгин, ища глазами хоть какой-то намек на близость Тары или хотя бы Киндина.
Но, судя по всему, и у свела, и у Говорящих были сейчас дела поважнее миндальничания с варанцами или шпионажа за ними же.
Да и что толку в нечаянно оброненном и нечаянно подобранном слове чужака, если гнорр Свода Равновесия двигается маршем по единственной горной дороге, поднимающейся к Хоц-Дзангу от побережья?
Эгин, чьи познания в истории были не столько скудны, сколько разрозненны, мучительно пытался припомнить, знал ли Свод Равновесия подобные прецеденты. Но он был вынужден себе сознаться, что нет, нет и еще тысячу раз нет.
Как бы вторя его мыслям, Дотанагела, приобняв за плечи изо всех сил старающуюся казаться бодрой Вербелину, сказал как бы ей одной и в то же время – всем:
– Ну когда б еще столько народу увидело живого гнорра Свода Равновесия? Хоть посмотрите. Он между тем удивительной, небесной красоты юноша!
Вербелина вымученно улыбнулась. Похоже, вместе с силами и волей жить Говорящие отняли у нее и способность интересоваться мужчинами, в том числе и очень красивыми мужчинами.
Эгин отчего-то вспомнил, что по неписаному закону Свода распространяться о внешности здравствующего гнорра и обсуждать ее, хоть бы даже и осыпая комплиментами, было строжайше запрещено.
А потому все таланты языкастых портретистов находили свое применение в описании внешности уже ушедших в Святую Землю Грем гнорров и иногда князей.
Так, например, каждый знал, что Шет окс Лагин был рыжеволосым, кудрявым, длинноносым и костистым, а в его ухе горел поразительной чистоты изумруд.
Предыдущий гнорр Карувв был, напротив, низок, лыс, толст и покрыт бородавками, словно жаба, что, конечно, ничуть не умаляло его неоспоримых достоинств. Дотанагела, разумеется, видел гнорра не раз. Но Эгин был готов биться об заклад, что словесный портрет Лагхи Коалары слетел с его уст впервые. Оно и понятно: Дотанагела – мятежник, ему безразличны и писаные, и неписаные Уложения Свода.
– Да… Кто нашего душку не видел, тот пусть посмотрит! Хорош, что твой сутенер! – в своей излюбленной манере выражаться заметил Знахарь и смачно сплюнул в пыль.
«Они все как сговорились – неужели к гнорру вообще приложимо слово „красивый“?» – недоумевал Эгин, пробуя на вес свое новое оружие.
– Никогда не думал, что мне будет назначено судьбой выступить против «лососей» на стороне смегов. Если б кто сказал, плюнул бы в наглую харю, а тут… – сказал Самеллан с недоброй усмешкой.
Эгин молча кивнул ему в знак согласия. Хотя мало ли кто о чем никогда не думал?!
– Против «лососей» ты уже семь дней назад выступал, – пожал плечами Знахарь. – Какая разница – на стороне смегов или на своей собственной стороне?
Ни с кем не здороваясь, сквозь толпу к Семени Хоц-Дзанга протиснулась Лиг.
Она шла в сопровождении давешнего татуированного здоровяка, которого, как помнил Эгин, звали Айфор.
На Лиг были умопомрачительные женские доспехи, каких Эгину видеть никогда не доводилось. Специальные женские доспехи, насколько Эгину было известно, изредка изготовлялись в Синем Алустрале, и только там. Впрочем, припомнил Эгин, было еще одно место в Круге Земель, где делали сотни и тысячи женских нагрудников, специальных расширенных пластинчатых юбок и шлемов с дополнительным затылочным развитием, куда дама могла уложить пук своих роскошных волос. Это место называлось «Ают».
Да и по стилистике доспехи были со всей очевидностью аютскими, ибо на них без обиняков была выгравирована женщина, торжествующая над мужчиной в «Грютской Скачке».
Лиг, свел народа смегов, с рассеянной улыбкой покусывала нижнюю губу. Казалось, она плохо понимает, зачем оказалась здесь, среди всех этих людей, разношерстно вооруженных и пестро одетых, в обществе варанских офицеров и смегов.
Все притихли, поглядывая на свела. Но Лиг стояла молча, положив ладони на Семя Хоц-Дзанга, и, судя по всему, не замечала никого и ничего.
Раздался приглушенный стук копыт. Смеги, которые расступались перед Лиг лишь едва заметно, вдруг с приглушенным «уххх» раздались в обе стороны на добрых десять локтей, пропуская двух неопалимых коней. Эгин догадался, что это кони Тары и Киндина.
– А где третий конь? – негромко спросил Эгин, зная, что Фарах где-то рядом и наверняка слышит его.
– А третьего я потерял два дня назад, когда ездил разведать силы гнорра, – буркнул Фарах откуда-то слева.
«Ого! Потерять такого коня – да как сие возможно?» – хотел было удивиться Эгин, когда вдруг заметил – без удивления, впрочем, а скорее с грустью, – что конь Тары волочит правую заднюю ногу… Лагха Коалара, гнорр Свода Равновесия, явно шутить не собирался.
Тара и Киндин подъехали к свелу вплотную. Эгин почувствовал, что от их коней исходит почти нестерпимый жар. Их длинные ноги хранили бескровные следы чьих-то жестоких клыков.
– О Ткач Шелковых Парусов! Мы сделали все, что в силах Говорящих. И мы не смогли ничего. Сделай мы большее – и гнорр убил бы нас молниеносно. Ибо с ним Поющие Стрелы и черные твари, которым мы не знаем имени.
Голос Киндина не был голосом призрака. Это был голос мертвеца.
Вершины гор вокруг долины Хоц-Дзанга были затянуты сероватой дымкой.
Сильный южный ветер нес через долину пыль, сухие былинки полыни и какой-то острый тревожный запах, который Эгину показался знакомым. Но где и когда он обонял его, рах-саванн припомнить не успел, потому что с лица Лиг неожиданно сошло растерянное выражение. Она переменилась в одночасье.
– Хорошо, – бодро сказала Лиг. – Вы сделали все, что могли, и я не виню вас. А теперь забудем об этом. Пришла пора восставить Хоц-Дзанг так, как то мыслилось несравненному Шету окс Лагину.
– Добрую Воду, живо! – потребовала Лиг.
Ничто, служившее плотью Говорящим, породило три длинногорлых кувшинчика.
– Лейте!
Говорящие опрокинули кувшины. В основание Семени сбежали три спорых струйки благоухающей розовым маслом влаги, которая – в этом Эгин не сомневался – ничего общего с розовым маслом не имела.
И все. Заклинаний не прозвучало. Во времена своего магического величия Шет окс Лагин создал свое собственное, небывалое магическое искусство, названное им Танец Садовника. Танец Садовника не нуждался в словах. Только в измененных жидкостях, измененных тканях, измененных камнях. И музыке.
Все искусство Танца Садовника умещалось на одном обороте обычного варанского «писемного» пергамента, который был, разумеется, утрачен еще при жизни Шета. Как известно, в последние годы князь был до неприличия чудаковат и ничуть не заботился о своем магическом наследии.
Танец Садовника имел всего два практических приложения, предусмотренных Шетом: сотворение крепости-розы и сокрушение ее же. В сотворении нуждались смеги, в сокрушении – их недруги. Свод Равновесия потратил долгие десятилетия на разыскание писаний Шета. Но даже дотошный Дотанагела найти ничего не смог.
Семя Хоц-Дзанга заметно вздрогнуло, словно испытало пинок небесного великана-невидимки, и ухнуло вниз, под землю, да так, что от него осталась выглядывать на пол-локтя лишь самая верхушка.
