– И это тоже туда, – сказал медовогласый гнорр, довольно осторожно отстегивая с груди Эгина перевязь с кинжалами, подарками Лиг. – Кстати, ты не откроешь мне одну жгучую тайну, любезный рах-саванн?
Эгин, собрав в кулак всю свою волю, чуть опустил подбородок; раз говорить он не может, будет хоть кивать. Он откроет ему все тайны до единой. А если потребуется – придумает и выдаст любые секреты, о которых не имеет ни малейшего представления. Потому что нет тайны более волнующей, более жгучей и, главное, стоящей больше, чем жизнь.
«Все тайны твои, гнорр!» – хотел сказать Эгин, который вовсе не торопился в Жерло Серебряной Чистоты. Оно и так мнилось ему совершенно неотвратимым.
– Да-да, ты покажи мне хоть на пальцах, раз говорить не можешь, рах-саванн, ты куда с этими кинжалами собирался? В охоту на «картонного человека»? Или по-твоему, настоящего бойца можно и таким уложить?
Стоя впол изящнейших оборота, Лагха продемонстрировал перевязь со столовыми кинжалами, нелепо проткнувшими дорогую кожу, навострившим уши офицерам.
Офицеры давно ожидали остроты. Острота не заставила себя долго ждать. Офицеры засмеялись. Кто от души, а кто по роду службы.
Эгин бы и сам с радостью засмеялся, потому что всерьез метать столовые кинжалы в цель и носить их при себе на поле битвы – такая же нелепость, как «картонный человек» с намалеванными сурьмой усами. Такая же нелепость, как охотиться на «картонного человека». Ибо картонными людьми в учебных поместьях Свода назывались куклы, на которых молокососы оттачивали искусство обращения с метательным оружием.
– Это… это… подарок одной дамы, – прохрипел Эгин.
Гнорр пренебрежительно скривился.
– Дамы? Что же это ваши дамы, рах-саванн, дарят вам, воину, кухонную утварь? Впрочем, какие у смегов могут быть дамы? Девки одни, да и только! – заключил Лагха весьма, впрочем, обаятельно.
Офицеры за спиной Лагхи откликнулись одобрительным гудением. Перевязь с кинжалами Лиг утонула в том же сарноде. «Собирают игрушки для коллег из Опоры Вещей», – вздохнул Эгин.
Вдруг Лагха, забыв и о нем, и о кинжалах, подошел к краю палубы, облокотился о борт, уставился куда- то вдаль и, резко обернувшись к своим, сказал:
– Немедленно снимаемся с якоря. Доведите до сведения капитана! – Приятный баритон гнорра зазвенел сталью.
– Но… милостивый гиазир, на «Звезду Глубин» еще не вернулась сотня, прикрывавшая отход из Хоц- Дзанга. А на «Гребне Удачи» еще не окончена погрузка раненых! – отозвался капитан, вынырнувший невесть откуда.
– Раненным быть плохо. И с этим наш рах-саванн не стал бы спорить, – отчеканил Лагха Коалара, легонько ткнув носком между ребер Эгина. – Но еще хуже быть мертвым, и с этим не стал бы спорить никто. Если мы немедленно не снимемся с якоря, фелюги смегов, которых ты, конечно же, сейчас видеть не можешь, запрут нас в этой проклятой гавани и ты сам узнаешь, как это – быть мертвым!
– Но капитан «Звезды Глубин» тоже еще не на месте! – на свой страх и риск продолжал перечить несчастный.
– Ты что думаешь, если мы хитростью и наглостью смешали с дерьмом Хоц-Дзанг, так нам теперь хоть всех смегов тут перебей? Может, дадим еще морское сражение? А потом пойдем на Хоц-Ия? А там изловим самого свела и будем из него веревки вить, пока он нам секрет «градобоя» не продаст? Ну уж нет! – Лагха был разъярен и, как показалось изумленному Эгину, немного испуган. – «Звезда Глубин» поплывет без капитана. Будем считать, что его офицеру парусов крупно повезло.
– Повинуемся. – Жертва Лагхи склонила голову и опрометью бросилась отдавать приказы к отплытию.
– Этого вниз, как обычно, – бросил Лагха, ураганом проносясь мимо хранящего неподвижность Эгина.
Сознание рах-саванна в этот момент было занято одним печальным парадоксом. Ему двадцать семь. Лагхе – тоже с виду не больше двадцати семи. Но он, Эгин, – рах-саванн, по большому счету мальчик на побегушках. А Лагха…
Знахаря к нему, разумеется, не прислали.
Быть может, оттого, что быстрое и безболезненное выздоровление преступного рах-саванна не входило в планы Лагхи.
А быть может, оттого, что ни на одном из четырех кораблей «Голубого Лосося» Знахаря не было.
Правда, и без постороннего вмешательства рана Эгина заживала с поразительной быстротой. Меч, направленный искусной Тарой, рассек большую мышцу спины Эгина вдоль, не задев ни позвоночника, ни важных артерий, ни сухожилий. Эгин, разумеется, потерял много крови, потому-то он, собственно, и произвел на варанцев впечатление сильно, хотя и не безнадежно раненного.
Но потеря крови – не самая страшная потеря. Эгина куда больше беспокоили судьбы его товарищей по несчастью. Как там Иланаф, Дотанагела, Самеллан? И главное, жива ли Тара? Эгин не сомневался в том, что положительный ответ на последний вопрос значительно ускорил бы его выздоровление.
Его оставили в полном одиночестве, которое два раза в день нарушал курносый, веснушчатый матрос, в котором Эгин, как ни присматривался к его повадкам, так и не признал офицера Свода.
Матрос приносил завтрак и ужин, выносил нечистоты, на вопросы отвечал односложно. «Да», «нет», «не знаю». Причем отвечал так на все, даже самые элементарные вопросы. На вопрос «как тебя звать?» он отвечал «не знаю».
У рах-саванна быстро пропала охота провоцировать на болтовню мальчишку, которого его же, Эгина, собственные коллеги застращали запретами до такой степени, что он уже собственного имени не знает.
На второй день Эгин почувствовал себя несколько лучше и изменил политику.
– Мы плывем в Пиннарин? Да? – быстро спросил он, не давая матросу времени на раздумья.
– Да! Не знаю! Нет! – смешался веснушчатый матрос, для которого, в отличие от офицеров Свода, было внове следить за своим языком с такой «умопомрачительной» скоростью.
Впрочем, в том, что четыре оставшихся в распоряжении Князя и Истины «Голубых Лосося» движутся в столицу на всех парусах, Эгин и без того не сомневался. А то куда же? Получать награды, казнить пленных мятежников, награждать доблестных героев. И зализывать раны.
Разговоры гнорра с капитаном и офицерами, услышанные на палубе в день отплытия с Цинора, дали Эгину достаточно пищи для размышлений.
За время службы в Своде Эгин привык высасывать смысл из случайных слов, словно паук – соки из пойманной и опутанной липкими нитями мухи. Выпивать все самое ценное, самое принципиальное, оставляя нетронутой шелуху вежливых витийств. Выдавливать из жестов, интонаций и обмолвок все, что нужно. Ловить форель в самых неприглядных лужах, а после варить из нее ароматную жирную уху.
Что же он выдавил из сказанного «юношей небесной красоты»?
Варанцы удалялись от Цинора на всех парусах. Они разбили смегов при Хоц-Дзанге, но кое-кому из защитников крепости-розы удалось найти свое спасение в бегстве и скрыться в горах, где смегам известна каждая козья тропа.
Варанцы не стали преследовать их, опасаясь… ловушки? Новой неведомой опасности, которая напугала гнорра больше, чем Говорящие? Совокупной магической силы Дотанагелы, Знахаря и Лиг? Эгин точно не знал, но это было сейчас для него совершенно не важно.
Сразу после разгрома крепости-розы свежие силы смегов начали готовить контрудар в направлении на Хоц-Дзанг, где, жадные до всякой магической всячины, копошились люди Свода Равновесия под охраной «лососей».
Но гнорр не был столь глуп, чтобы спокойно ожидать, пока к новым, на этот раз неподдельным руинам Хоц-Дзанга подойдут резервы из крепости Хоц-Ия.
Смеги опоздали. Потому что Лагха не стал жадничать. Он не задержался в Хоц-Дзанге дольше чем на двадцать четыре часа. Этого времени хватило для того, чтобы насобирать полные сундуки всяких магических трофеев, подобрать раненых и пересчитать сталью немногих пленных смегов. Сразу после этого Лагха отдал приказ возвращаться на побережье.
Гнорр был силен. Но не столь силен, как казалось Эгину в тот момент, когда стены-лепестки Хоц-Дзанга
